Ленька-активист - Виктор Коллингвуд

Так у нашей коммуны появился еще один очень важный руководитель.

Разговор с Макаренко оставил во мне смешанное чувство. С одной стороны, я был рад и горд, что смог привлечь внимание такого человека. С другой — я еще острее почувствовал, что педагогика — это не мое. Мне надо идти дальше. Получать высшее образование, или скорее — «обновлять» его. Идти в хозяйствование, в производство. В политику. И я был готов идти по нему.

Лето двадцать второго года пронеслось, как один долгий, жаркий и суматошный день. Жизнь кипела. Наш чайный кооператив заработал на полную мощь. С утра до вечера мои «пионеры» и нанятые нами женщины из Нижней Колонии собирали на пустырях и склонах иван-чай, а в нашем большом сарае, где теперь густо пахло травами и дымом, его сушили, ферментировали и упаковывали. Дела шли настолько хорошо, что мы даже смогли заказать для нашего чая красивые, яркие этикетки.

Следом за чайной артелью, начали расти и другие наши предприятия. Металлообрабатывающий кооператив, который возглавил мой отец, стал настоящей кузницей для всей округи. Крестьяне из окрестных сел целыми обозами ехали к нам, чтобы купить плуг, заказать новые серпы или просто купить гвоздей. Отец преобразился. Он снова стал тем, кем был всегда — мастером, хозяином своего дела. Его глаза горели, он с утра до ночи пропадал в цеху, и в его голосе снова появились властные, уверенные нотки.

А потом появилась и швейная мастерская. Мы договорились с ревкомом, и нам передали со складов несколько рулонов списанного брезента и солдатского сукна. Свиридов, оказавшийся не только хорошим производственником, но и талантливым организатором, собрал лучших швей в городе. «Зингеры», конечно, пришлось купить на прибыли от чайного промысла. Вскоре из-под этих машинок, стрекотавших, как кузнечики, начали выходить прочные рабочие куртки, штаны, рукавицы, которые на рынке расхватывали, как горячие пирожки.

Я был мозговым центром, генератором идей, но разорваться на все эти кооперативы, конечно, не мог. Приходилось делегировать. Чайную артель я поручил Петру Остапенко, который с комсомольским задором взялся за дело. Швейную — Свиридову. Я же оставался кем-то вроде председателя правления всего нашего разросшегося «холдинга», решал общие, стратегические вопросы, улаживал дела с властями, искал новые возможности. Может со стороны это смотрелось бы и странно, но не в это время, когда люди еще помнили, как в гражданскую войну были молодые командиры больших подразделений, которым всего шестнадцать лет от роду. Сейчас смотрели больше на твои личные качества, а не на возраст. Хотя незнакомые со мной люди и удивлялись поначалу, с чего это к мальчишке подростку прислушиваются.

Время летело незаметно. К концу 22-го года я «по-ленински», экстерном закончил последние классы 2-й ступени «единой трудовой школы», бывшей гимназии. Впереди маячил новый, решающий этап. Мне исполнилось 16 лет: нужно было получать высшее образование.

Однажды, когда я в очередной раз был в ревкоме, Фирсов, отложив бумаги, посмотрел на меня своим усталым, но внимательным взглядом.

— Ну что, командир, школу, я слышал, закончил? — спросил он. — Куда дальше думаешь?

— В институт, товарищ Фирсов, — ответил я. — На инженера. В Харьков хочу.

Тот, услышав, выразительно присвистнул.

Харьков, тогдашняя столица Украины, был центром науки, промышленности, культуры. Именно там, в Технологическом институте, готовили лучших инженеров-машиностроителей, что так нужны были сейчас стране.

— Харьков, значит? — кивнул Фирсов. — Что ж, дело хорошее. Инженеры нам нужны, как воздух. Страну поднимать надо. Я свое слово помню, Леонид. Напишу тебе такую рекомендацию, что тебя в любой институт без экзаменов примут. Ты для нашего города сделал столько, сколько иные партийцы за десять лет не сделали. Заслужил.

И в начале двадцать третьего года, когда зима уже перевалила за середину, Фирсов сдержал свое обещание. Он вручил мне официальный бланк, исписанный размашистым почерком и скрепленный гербовой печатью — направление от ревкома на учебу в Технологический институт имени Ленина в Харькове! Вот это да! Это был мой билет в новую жизнь.

Вечером, когда за столом собралась вся наша семья, я решил огласить произошедшее.

— Бать, мама, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал твердо и решительно. — Я уезжаю учиться!

— Учиться — это хорошо, — одобрительно кивнула мать. — Грамотный человек всегда себе дорогу найдет.

— И куда же ты собрался, ученый ты наш? — спросил отец. Он сидел во главе стола, солидный, важный, настоящий хозяин. За последний год он сильно изменился, расправил плечи, в голосе появилась уверенность.

— В Харьков, — сказал я. — В Технологический институт. На инженера-машиностроителя.

На кухне повисла тишина. Было слышно только, как потрескивают дрова в печи да тикают старые ходики на стене. Я видел, как темнеет лицо отца.

— В Харьков? — переспросил он медленно, словно не веря своим ушам. — На инженера?

— Да, — подтвердил я. — Вот, даже рекомендация от товарища Фирсова есть.

Отец взял у меня бумагу, долго, внимательно читал, шевеля усами. Потом аккуратно сложил ее и положил на стол.

— Значит, так, — сказал он, и голос его стал жестким, как металл. — Ни в какой Харьков ты не поедешь.

Я опешил.

— Как это… не поеду? Бать, ты чего?

— А того, — он ударил по столу широкой, мозолистой ладонью так, что подпрыгнули стаканы. — Хватит. Наигрался в кооперативы, в пионеров. Пора за настоящее дело браться. Ты мне здесь нужен. В артели. У меня заказов — на год вперед. Рук не хватает. А ты — голова светлая, с бумагами, с расчетами управляешься. Будешь моим помощником. Управляющим. А через пару лет я тебе все дело передам. Будешь хозяином. Чем тебе не жизнь?

— Бать, я не хочу быть хозяином артели! — воскликнул я. — Да и нет там хозяина, это же не компания, как при царе было! Я хочу учиться! Хочу стать инженером, строить новые заводы, большие машины!

— Глупости все это, — отрезал отец. — Заводы… Машины… Пока их еще построят. А здесь — живое дело, живые деньги. Я для тебя все наладил, а ты — бежать? Нет. Я сказал, ты останешься здесь.

— Илья, — робко вмешалась мать. — Да пусть бы ехал, раз душа просит…

— Молчи, женщина! — рявкнул на нее отец. — Не твоего ума дело! Я сказал!

Он встал из-за стола, высокий, сильный, непреклонный. Он привык,