Ленька-активист - Виктор Коллингвуд

Не без труда найдя кабинет рабфака в переплетении институтских коридоров, я зашел внутрь.

Тут сидело два профсоюзных активиста и парень из рабфака — еще молодой, но рано начавший лысеть комсомолец с крепкими, рабочими руками и спокойным, уверенным взглядом. Звали его Павел.

Принял он меня отлично.

— Жаль, прямо жаль, что у тебя есть аттестат! Пошел бы к нам на рабфак, а там без экзамена бы и поступил, куда хочешь!

— Да я надеюсь, экзамен смогу сдать. Вот в общежитие бы мне попасть!

— Это как ты, интересно знать, хочешь устроиться? — усмехнулся Павел. — У нас рабфаковцам не всем общежития дали, а ты пока кто? Забудь.

— Так что же делать?

— Комнату снимай, или хотя бы угол. Но лучше — комнату. Иначе заниматься тяжело будет.

— И сколько в Харькове стоит снять комнату?

— Ну, где-то червонцев десять — пятнадцать!

— А в совзнаках?

— Пол-лимона и выше!

— Это что, у вас тут за червонец по пятьдесят тыщ дают? — оторопел я. — Зимой еще пятнадцать было!

— А ты не привык еще, что ли? — саркастически усмехнулся Павел.

Я очень скоро понял, что с такими расходами привезенных из Каменского денег мне надолго не хватит. Столичные цены, что сказать…

— И как же ребята обходятся? — спросил я Павла.

— Работать надо, — просто ответил он. — Я вот после лекций на завод иду. На ХПЗ.

— На паровозостроительный? — удивился я. — Кем?

— Помощником мастера в сборочном цеху. Я ведь оттуда, по заводской путевке в институт поступил. Меня там все знают. Работа, конечно, не сахар, но зато свои пять миллионов в месяц имею. Хватает и на комнату, и на еду, и девчонку в кино сводить. А главное, — он понизил голос, — паек рабочий дают. Хлеб, крупа, масло… Не то, что наша студенческая баланда.

— Слушай, Павел, — сказал я, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. — А… а нельзя ли и мне туда устроиться? И сколько там платят, если не секрет?

Павел усмехнулся.

— Платят, Леня, по-разному. Главное — паек. А деньгами… ну, если подсобником устроиться, поначалу миллиона два с половиной, может, три дадут.

У меня перехватило дыхание. Три миллиона!

— Не радуйся раньше времени, — охладил мой пыл Павел. — Ты эти миллионы в червонцы переведи. Сейчас за червонец на черном рынке, почитай, пятьдесят тысяч дают. Так что зарплата твоя — полсотни червонцев. Хорошие деньги, не спорю. На комнату за червонцев десять-пятнадцать хватит, и на жизнь останется. Но главное, повторюсь, — паек! Хлеб, сало… Это тебе не наша студенческая баланда на воде!

— Так что, сможешь устроить?

Павел смерил меня оценивающим взглядом.

— А что, наверное, смогу. Парень ты, я вижу, хваткий, с головой. Поговорю с нашим начальником цеха. Нам как раз толковые ребята нужны. Студентов-технологов он уважает.

В ожидании трудоустройства я снял комнату возле вокзала — небольшое полуподвальное помещение, отдав за него почти половину привезенных с собою средств. И пусть окно смотрело в земляной карман, а внутри был лишь шаткий стол, деревянная лавка и скрипучие половицы, но это было первое мое собственное жилье в этом времени!

Через два дня Павел принес радостную весть.

— Собирай манатки, инженер! Берут тебя. Учеником слесаря. На первое время. А там — как себя покажешь.

Я был на седьмом небе от счастья. Может, гормоны так играют подростковые, а может от того, что за четыре года жизни в новом теле я уже так свыкся быть мальчишкой-подростком, что неосознанно заново проходил все этапы жизни как в первый раз. Свою прошлую жизнь я помнил, но уже без эмоционального окраса. Все застилал новый опыт этой жизни, будто «подсвеченный» и выпуклый, благодаря детским эмоциям.

Вот и сейчас я смотрел на новые возможности не как опытный инженер-конструктор, а как тот, кем и являюсь сейчас — подросток.

Работа на заводе! Это было не просто решение жилищной проблемы. Это был шаг в настоящую, взрослую, рабочую жизнь. Это был опыт, который не получишь ни в одной аудитории. Такие мысли и эмоции меня захлестывали с головой.

На следующее утро я впервые ехал на работу. Проснувшись задолго до рассвета, отправился на трамвайную остановку. Утренний Харьков был еще погружен в сизую, промозглую мглу. Редкие фонари выхватывали из темноты мокрую от ночного дождя брусчатку.

Трамвай, дребезжа и скрипя, подкатил к остановке. Он был набит битком. Рабочие в замызганных спецовках, женщины с корзинами, какие-то служащие в допотопных «тройках» — все ехали на заводы, на фабрики, начинать свой трудовой день. Я с трудом втиснулся на заднюю площадку, чувствуя себя частью этого огромного, утреннего потока.

Трамвай медленно полз по городу, останавливаясь на каждой остановке. Постепенно народ выходил, стало чуть посвободнее. И вот, на одной из них, на Вокзальной улице, всех пассажиров ждал огромный сюрприз, от которого у меня перехватило дыхание…

Глава 15

Двери трамвая со скрипом открылись, и в вагон, вызывая сначала недоуменный ропот, а потом взрыв хохота и возмущенных криков, вошла группа людей. Человек десять, мужчин и женщин. Они были… совершенно голые. На них не было ничего, кроме набедренных повязок, с наскоро намалеванными буквами. Сложив их вместе, я прочитал: «ДОЛОЙ СТЫД!».

Они вели себя совершенно раскованно. Смеялись, переговаривались, не обращая никакого внимания на ошарашенных пассажиров. Одна из девушек, с короткой стрижкой и отличной, крепко сбитой фигуркой, вскочила на сиденье и, размахивая руками, пронзительным голосом закричала:

— Товарищи! Долой мещанские предрассудки! Долой буржуазную мораль! Стыд — это пережиток проклятого прошлого! В новом, коммунистическом обществе все будут равны, и нечего нам скрывать друг от друга! Да здравствует свободная любовь и свободное тело!

Вагон гудел, как растревоженный улей. Какая-то старушка в платке испуганно крестилась. Здоровенный рабочий в кепке побагровел от гнева.

— Ироды! Бесстыдники! Детей бы постыдились! — кричал он.

А «бесстыдники» только смеялись в ответ. Наконец, на следующей остановке они выбежали наружу, не переставая смеяться над окружающими.

— Приходи к нам, товарищ! — бросила напоследок самая активная девица, выступавшая с пассажирского кресла. — У нас на Журавлевке собрания, клуб. Не пожалеешь!

И, вихляя аппетитным задом, последней соскочила с подножки трамвая.

Несколько выбитый этим происшествием из колеи, я вышел на остановке перед заводом и, все еще изумленно покачивая головой, побрел