Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

– На это я бы не надеялся. – Столас потёрся о Тимину ладонь плоским лбом и снова вцепился в неё зубами.

Глава 8

По ту сторону

1

Сезон заканчивался. По утрам после ночного ливня было прохладно, над пляжем стоял купол воздуха. Туристов становилось всё меньше. Детская площадка пустовала. Ламия приняла скромный облик: тёмные очки, соломенная шляпа. Присела на край песочницы.

– Что ты строишь?

– Замок! – ответила девочка. – Это башни, – она показала на три куличика. – А это – главное здание с залом для бала. А я ров рою.

Она копала совком канавку вокруг своего сооружения.

– Здорово! – восхитилась Ламия. – Принести тебе ракушек с пляжа для украшения?

– Да! – обрадовалась девочка. – Я и сама хотела, но мне родители сказали никуда не уходить.

– А они где?

– Мама пошла сумку на пляж собирать. Сказала, наверное, распогодится. А папа – в магазин, мне за мороженым.

– Сегодня ночью сильно лило. – Ламия протянула тонкую руку к формочкам, взяла одну, ромашку. – Ты не испугалась?

– Я только грозы боюсь. – Девочка копала ров и не поднимала головы. Из-под оранжевой панамки торчали две жиденькие косички, перевязанные красными резинками. – А если просто дождь – нормально. А мама мне сказала не говорить ни с кем незнакомым.

– Тогда давай познакомимся. – Ламия перебирала формочки. У неё в руках уже было четыре штуки: ромашка, божья коровка, грузовик и морская звезда. – Меня зовут Мия. А тебя?

– Катя! – Девочка требовательно глянула на неё. – Ну как, ты пойдёшь мне за ракушками?

2

Первые дни Волак просто ходил рядом и говорил без умолку:

– Мы с Сагибой сбежали от него на эту сторону. Попадись мы ему, он бы и нас такой же макарониной сделал. Прости-прости, обидеть не хотел. Давным-давно это было. На этом месте только небо, вода и холмы. Чистая природа. Сокровище, а не место. Ну и Сагиба – ты же знаешь Сагибу? Она обалденная, гений! Это сейчас она устала, только на свой детский садик фигарит. А тогда – э-ге-гей! Потихоньку-полегоньку, то-сё. И вышел этот крутецкий город. Лифт внутри Боровицкого холма видал? О, брат, это что-то. А раньше знаешь как его называли? Ведьмина горка. Ну… это мы с Сагибой там накуролесили один раз. Вот и пошли сплетни. А про Георгия Победоносца слышал? – Волак тыкнул себя во впалую грудь. – Это мы с Гором[34] в шутку помахались, а люди легенду сочинили. Ну, с драконом моим. Он спит щаз. Пойдём, я тебе покажу! Ах да, забыл, ты по своей воле никуда идти не можешь…

Однако вскоре Цабран действительно увидел Гора. Он лежал на набережной, вздымая свои красные бока, в переулке, который почему-то назывался Курсовым. Ахвал, измождённый бесплодными поисками, решился спросить у жителей города про дракона, и первый же рассказал ему, где тот спит. Когда они подходили к набережной, Волак в возбуждении катался вокруг на скейте:

– Я же могу исполнять желания и находить сокровища, вот мы когда с Сагибой сюда сбежали, я сразу же загадал: чтобы старикан-брат ни меня, ни моего дракончика не нашёл. Не может он нас узнать, даже если будет смотреть в упор. Гор мой спит, уже восемьдесят шестой год пошёл, ну, у него случается такое.

Прохожие сновали мимо дракона, не обращая на него внимания. Для них он был привычной частью пейзажа. Выше по улице стояли обыкновенные здания, слева, как продолжение водного канала, – огромный бассейн[35]. Он был полон людей и маридов: после недели дождей пришло бабье лето.

Ахвал остановился, рассматривая дракона. Обошёл его с одной стороны, с другой. Цабран из своей каморки увидел, что одна из голов Гора улыбается во сне.

– Странно, – наконец пожал плечами старик, – обычный дом[36]. Ну химеры, ну барельефы.

Он подошёл и дёрнул Гора за чешую на лапе: Цабран понял, что старик попытался открыть несуществующую дверь.

– Клянусь огнём, была б у меня моя сила… – Он опустил голову. За недели, проведённые на этой стороне, Ахвал совсем потух. Казалось, что он больше не может раздуть даже маленького костерка. И сам вот-вот раскрошится на угли.

Волак хохотал.

Когда старик отключался, Цабран продолжал читать.

3

Сначала хлынула вода. Она обожгла холодом. Потом ослепил свет. Оглушили голоса и звуки. Я задохнулся от свежего воздуха и понял, что спасён.

Радости или благодарности не было. Всё, что осталось у меня, – гнев. Я вылетел на свободу и жёг. Огонь рвался, меня выворачивало огнём. И чем больше я жёг, тем сильнее становился.

Когда я иссяк, вокруг всё было черно. Только небо, ночное, серебряное, висело как бездонное ведро. Я насытился. И только тогда глянул на своих спасителей: то были две бергсры, обратившиеся в камень, чтобы защититься. Когда воздух вокруг них остыл, когда перестали летать искры, они ожили.

Если бы нутром своим я не знал, кто они, клянусь огнём, я никогда бы не распознал в этих женщинах-змеях Ламию и Селенит. Лица их за эти годы изменились почти полностью.

Мы стояли молча друг против друга. Я протянул к ним руки. Глотка пересохла, ковчег отнял у меня голос. Но теперь он возвращался, он шёл ко мне из глубин, хриплый, властный, похожий на треск костра.

Много сотен лет я провёл в тюрьме, и это были невнятные, мутные годы. А теперь стоял возле них, молчал, и эти мгновения были ярче, объёмнее и больше всего моего заточения.

– Девочки!

Они кинулись ко мне в объятья. Холодные, как лунный камень.

4

Мир изменился. Люди передвигались в железных механизмах, которые называли автомобилями. Дома строили из новых материалов, смешивая их невиданным способом. В окна вставляли прозрачный песок, который называли стеклом. Дома теперь состояли из многих этажей. Иногда их было больше десяти. Страной, в которой оказался я, правили последователи человека, чья мумия лежала в зиккурате на главной площади главного города – Москвы.

Это был хороший знак.

Но случилось ужасное. Мы перестали быть богами в этом мире. Сначала нас превратили в демонов. Боялись по-прежнему, но стали приписывать нам зло, хитрость, ложь и тьму. Потом всё сделалось ещё хуже: про нас забыли.

Забыли не только ифритов, но и скогср, сьор. Бергср. Росло людское забвение. Вскоре люди поверили, что это они правят миром.

Всё магическое, некогда могущественное и сильное, теперь вынуждено было просто выживать, а выживая – скрываться. Ибо не было оружия