Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

Что за загадку загадал коварный тесть в пучине своих темноводных думок? Пуще прежнего вила тоска круги вокруг сердца гетманского сына, и теснила, теснила. Скорее, прочь от этих очей треклятого, прочь от темных думок. В загул, в Рашков! Эх, музыканты, вжарьте по полной. А ну, хлопцы, полней наливай, да нашей горилки, а то от этого, красного, как кровь, молдаванского вина пучит живот. Всем гулять!.. Пусть запомнится!.. Эх, не бывать шире этой свадьбы!

Во всю валашскую ширь, от Ясс до Сорок, растянулся свадебный поезд. Богато гостей съехалось в Яссы, целые войска гультяков от куреней Калниболотского, Джерелиевского, Величковского, и других, менее знатных паланок, и всё хлопцы добрые, гораздые на драку и праздник. Прибыли и казачьи полковники, с дорогими подарками и семействами, с целыми жиночными обозами кухарства и барахла.

Тю-тю, казацкая строгость, прощай, скудный походный кус сухой брынзы с таранью! Затянись тютюном, да не щёлкай… Целые туши зажаривались на вертелах, далече вперёд, дозорными дымами означая путь движения поезда. Ржавым хвостом по земле тянулись по всему пути следы от кровищи зарезанной птицы, забитого скота. Уготованные на заклание, мычащие, блеющие, хрюкающие стада шли своим ходом в самом заду, за повозками.

Кипели в огромных котлах и чорба, и угорский богрыч, и зама, которой спасали изнурённые гулянкой желудки. Наймитские шинкарки, не покладая ухватистых рук, крутили мощаные местные долмы, хохляцкие голубцы, вкуснейшие чигири, сготовленные из нежнейших, обёрнутых нутряком, поросячьих, телячьих, ягнячьих сердец и печёнок. В такт хлещущей музыке скворчали прозрачные, мясистые янтари на огне и тут же, брызгая жиром, справлялись в лужёные глотки.

Две недели гудел упившийся мёдом улей, препровождая молодожёнов до Рашкова, в новую семейную вотчину, дарованную свёкром. И тесть с щедростью не отстал. Дивился народ карете из чистого золота, в которой катили молодые, пока вокруг них, как неистовый кубарь, кружилась нескончаемая, неутомимая свадьба.

Оркестр запорожцев которые сутки жарил без остановки гопака и краковяк, и разученную по пути, среди величественных кодр, хору де веселие. Под подошвами постолов, чувяков, черевичек горела земля, утаптывая золотой карете дорогу. Впереди хлопцев, расхристанней прочих, лихо наяривал охочий до пляски жених. Некуда было покамест девать Тимошу свой жениховский задор. По строгому уговору с тестем первая брачная ночь молодых должна была состояться в новых рашковских чертогах.

Не мог казак вытерпеть оставаться с Руксандой один на один в карете, потому и бежал снова и снова прочь от неё — скорей осушить чарку и снова пуститься в дурманящий танец. Только выпивка помогала одуревшим с бессонницы музыкантам не пасть от смертельной усталости. Всё время свадебного пути вино, и горилка, и цуйка де пруне[31] лились реками, и эти потоки, сходясь половодьем, затапливали появлявшиеся на пути село за селом, впадали притоками в бурный Прут, дряхлый Реут, в смирный, выхолощенный будто, Бык.

Наконец, добрались до Днестра. Казаки подгадали тут для женихавшегося атамана знатный подарунок. Неводом, у самых Сорок, выволокли рыбари агромадную рыбину. Та сопротивлялась, да так сильно, что изорвала невод и хвостом ухайдокала двоих хлопцев, одному выбив глаз, а другому свернув скулу. Остальные схватили тогда ятаганы и начали бить чудо-юдо прямо в реке, да так, что мглисто-зеленые воды стали красными. Всё равно не могли никак с ней совладать. Пришлось звать в подмогу цыган, что стояли раскидистым табором неподалёку.

Оказалось в том жителе речки пудов до пятидесяти. Одной икры — чёрной, блескучей, как адова смола — выпотрошили в тазы да чеканные блюда до десяти пудов. Тушу разделывали секирами и коптили на берегу, пока не приблизился свадебный поезд. А тут цыганы привели медведя на верёвке, да пошла потеха, с надрывом ударили ромалы в гитары, скрипки и бубны, да почли петь и плясать, и звенеть монистами так, что Тимош совсем одурел от мелькавших в угаре пёстрых цветастых юбок, босых, смуглых ног, от жгучего сверканья смоляных кос да чёрных очей.

Отгуляв до беспутства сутки в Сороках, в похмельном беспамятстве стали спускаться вниз по реке, к переправе у Рашкова. Но не только свадьба Хмельницких гуляла в тех покрытых лесами местах. Пришли с верховий реки гайдуки атамана Довбуша. Мглисто-зеленый балаур нашептал веселым людям про знатную добычу. Будет, чем поживиться в свадебном поезде.

У самого брода налетели опришкi на свадьбу. Нежданно ударили, из засады. По строгому наказу атамана крови не проливали. Да того и не требовалось. Разогнали с гиканьем и улюлюканьем по лесу вгэть упитое войско и челядь. Загнали всех в воду, заставив запаниковавших панов заполошно переправляться на левый рашковский берег. Тимош и сам с перепою не сообразил, как хлопцы перетащили его, жениха-атамана, на ту сторону Днестра. Помнил только, как метался по береговой кромке, хлестал плетью лыка не вязавших парубков, и всё кричал: «Карета!.. Карета!..» Очухались, снарядились обратно за реку.

Нашелся весь скарб, сундуки. Нашлась и карета. Да только пустая. Не было в ней Руксанды. Отыскали пропажу чуть погодя. Сидит на обрыве под дубом, как ни в чем ни бывало, в царском своём, парчовом с пурпуром, убранстве, прекрасная и ликом, и статью перед Богом и перед людьми. Возле неё поставлена прислонённая к дереву длинная палка, то ли посох, то ли дубина. «Это, — говорит, — разбойничий атаман оставил, от волков защищаться».

Поразило всех дивное диво. Как это разбойники ничего не тронули, добычи не взяли и запросто так ушли. «Так и было, — молвит Руксанда. — Поклонился атаман в ноги, руку поцеловал да посох оставил. Тут же людей своих кликнул разбойничьим свистом и в лесу растворился. Будто их никого и не было». А Тимош не отступает, всё донимает расспросами: мол, руку поцеловал? И больше не тронул? Да, мол, поцеловал. Как рыцарь. И больше пальцем не тронул.

И ведь молвила Руксанда правду (такую же чистую, как влага панской криницы в Рашкове, где мы запасались водой после комфортного путешествия на дяди Мишиной каруце через Севериновку, Подоймицу, Подойму и сменившего его жуткого пешего перехода, а вернее, перелаза через Змеиное ущелье, куда чёрт понёс неугомонного Ормо, а тот, в свою очередь, нас).

Посох, который привел удалого Довбуша к прекрасной Руксанде, подарил атаману опрiшков не кто-нибудь, а сам мудрый Бешт. Не зря именно в Рашкове, самом южном городе средневековой Речи Посполитой, Яков-Иосиф создал своё «Повествование», следуя по стопам тех прилежных учеников, кто