Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

Джон любил ее. Она была рыцарем Джона. Она любила Джона. Она так любила мир, что подарила ему Джона. Мир так любил Джона, что даровал ее. Джон так любил ее, что сделал ее – ею. Джон любил мир.

– Убей меня, – сказала Кириона.

– Нет. Ты уже мертва, – ответил Пол, – реакции не будет.

– Меня, – сказала Пирра, – меня и Гидеона. Если бы Уэйк просто попросила, я бы это сделала. Умерла здесь, с ней, для этого…

– Меня убейте, идиоты, – проскрипел Крукс.

Она пришла не сама, черноглазый кусок мяса просил об этом. Цепь поцелуя: лед, обжегший губы, примерзшие к ледяным губам. Слезинка на руке. Руке, которую создал Джон.

Кто-то что-то сказал. Старик Крукс, малыш Крукс – ему едва исполнилось сто лет – хрипло говорил:

– Убей меня, и меня заберет неизведанное. Убей меня ради любви к Преподобной дочери. Думаешь, Нав, ты одна знаешь, что такое смерть? Я понял, что ты мертва, когда увидел тебя. Я совершу этот грех. Я умру ради нее. Она мое дитя. Я единственный, кто может умереть за Преподобную дочь Харрохак Нонагесимус.

– Конечно, – сказал кто-то так яростно, что голос показался незнакомым, – отлично. Умереть. Умереть за нее. И это единственное добро, которое ты когда-либо для нее сделал. Это все, что вы могли ей дать. Ты мог бы жить ради нее… но ты не знал как.

– Опять ты языком мелешь, не понимая о чем, – сказал Крукс. – Все наши жертвы. Наша экономия. Кровь хранителя Гробницы.

– Ты уверен? – спросил Пол.

– Маршал, у вас есть долг перед Дрербуром и оссуарием, – сказала Агламена. – Мой долг как вашего…

– Нет! Я не позволю! – крик Кирионы.

– Мое право… Я все равно умираю.

– Да просто отпустите его, – прорычала Кириона. – Он хочет умереть? Ну так я это сделаю! Много лет мечтала!

Джон сказал: «Там так красиво. Посмотри обязательно».

Она сказала: «Красивого почти не осталось. Где Анастасия? Давай я с ней поговорю».

– Ну, вперед, трусливая дура, – сказал Крукс. – Давай, нож перед тобой! Вся работа сделана.

– А ты знаешь, что я дитя Бога? – спросила Кириона. – Ты вообще знаешь, что все, что ты со мной делал… все подзатыльники, все замки́, которые ты за мной закрывал, все кандалы, все эти тарелки с дрянной едой… каждое слово, каждый взгляд… все это время я была дочерью Императора, голубой кровью! Я хочу, чтобы ты понял, кто я!

– Ты – это ты, – сказал Крукс, – бесполезный жернов на шее моей любимой. Ты рождена, чтобы заставить ее страдать. Ты умерла, как и жила, Гидеон Нав, – разочарованием для меня и Бога.

Раздался влажный, хлюпающий звук. Старик выдохнул. Стало темно. Потом был свет, яркий, холодный, электризующий, как смерть, и шорох другого камня, который медленно откатывался в сторону. А Кириона все говорила:

– Мне неприятно! Блин! Почему мне не понравилось! Так нечестно! – Истерические нотки в голосе. – Почему это так гадко! Ты, старый, мерзкий… жестокий… мудак… почему ты… почему я…

«Светлячки», – сказала она Джону.

«Технически это жуки, – возразил Джон, – но я всегда любил их».

Узкие тела жуков с длинными висящими усами, ковер колеблющихся, мертвых, мигающих огней на потолке гробницы. Зеленоватые, рыжеватые, желтоватые, бесшумно ползающие друг по другу, свешивающие длинные отростки. (Что-то оторвалось от тела ребенка; кажется, нога – Пол снова ее приделал.) И вода… огромный бассейн настоящей соленой воды, которую она пила, стоя на коленях. Они переместили тело ребенка подальше от остальных. Они не могли остановить ее. Она вошла в воду: а-а-а-ах! Это было приятно. Вода оказалась ледяной, она заморозила сердце ребенка, но теперь она управляла этим телом и не нуждалась в сердце.

– Пусти, – сказал кто-то, – это гравитация. Пусть идет.

Голоса стали далекими и тусклыми, она уже не могла их различить. Почти все человеческие голоса звучали одинаково. Они не казались красивыми. Воды расступились перед ней, и по дну стало можно пройти, хрустя по костям.

Кости. О чем они заставили ее вспомнить?

Они с Джоном подплыли к холму, поднимающемуся из бассейна. Не остров, нет. Выход породы. С мраморными колоннами, мраморной площадкой и длинным низким мраморным столом. Он сказал, что ему кажется, что это хорошее место. Чтобы полежать. Ей нравилось лежать на жестком. Терпеть наличие позвоночника было тяжело. И она… долгое эхо где-то в туннеле. Искалеченный ликтор, кричащий в безумной агонии, но приближающийся.

Вот и она. Джон сделал ее такой уродливой, такой невыносимо уродливой. Ужасное лицо, с ужасными руками и ногами, ужасным туловищем, ужасными волосами, ужасными ушами. Нос слишком вздернутый, уши слишком маленькие. Но вот и она – а внутри нее спящий ребенок со странным клинком. Меч, ее меч, ее клинок, вырвавшийся наружу, еще игрушка. Ее болтающийся меч, ее игрушка. Ее простой меч. И ее тело, прикованное цепями.

– Нет, – завопил кто-то с берега, – нет, нет!

Она оглянулась и увидела Анастасию, спрятанную там, где ее никто не найдет: Анастасию из костей. Не совсем Анастасию. Тело Анастасии без мяса, прижавшееся прямо к изгибу скалы, готовое закрыть дверь, когда бы она ни открылась.

Она вспомнила Анастасию.

В глазах у нее помутилось: сердце застряло в горле.

– Ну, пожалуй, с днем рождения меня, – вздохнула Нона.

И Нона повалилась на ледяную мертвую грудь Тела.

Эпилог

Когда камень, ставший плотью, пробудился в теле, она громко вскрикнула:

– Ты!

Затем она разорвала цепь на правом запястье, и правое запястье сломалось вместе с цепью. Она разорвала цепь на левом запястье, и левое запястье сломалось вместе с цепью. То же произошло с цепями на левой и правой ногах. Руки, ноги и цепи полопались разом. Когда она подняла свою ужасную голову, цепи вокруг шеи рассыпались в пыль, и она закричала.

Когда цепи и кости сломались, один из детей попытался поступить жестоко, подняв оружие высоко над алтарем. Но черноглазое дитя, рухнувшее на алтарь, ясным и резким голосом возразило:

– И это ты собираешься сотворить, Тридентариус? Коснись ее, и наша клятва потеряет силу и я убью тебя на месте.

На что первое дитя сказало:

– Ты не ведаешь, что творишь.

И второе дитя ответило:

– Обычно нет, но сейчас да.

И первое дитя спросило:

– Ты противишься мне, полуживая?

И второе дитя ответило:

– Я-то наполовину мертва, а вот ты мертвая целиком, сука.

И первое дитя сказало:

– Радость моя, я могу умереть только от тоски по тебе.

– Тогда умри, – сказало другое дитя.

И тогда тело, бывшее камнем, поднялось с алтаря и ударило ребенка, который занес над ней меч, одной перебитой рукой, забыв меч в другой,