Товарищ «Чума» 8 - lanpirot

Долго пребывать в отключке мне не позволило всё тоже активированное целительское заклинание, которому кто-то не дал затухнуть, влив в него добрую порцию магии. От неожиданного прилива физических сил меня даже подтряхивать начало. Кто же это додумался? Ведь за эту чрезмерную «бодрость» мне потом, возможно, придётся дорого заплатить.

Открыв глаза, я сразу столкнулся с обеспокоенным взглядом Глаши, которая оказалась рядом со мной, стоя на коленях. Мы молча смотрели друг другу в глаза буквально какие-то мгновения, но они, казалось, растянулись для нас на минуты и часы.

Мы смотрели друг на друга, и никак не могли наглядеться. Даже не задействуя свой ментальный дар и эмпатические способности, я мог легко прочитать в её глазах, все её мысли и желания.

— Вернулся… — наконец-то облегченно выдохнула она, бросаясь мне на грудь. — Живой!

— А как по-другому, Глаша? — Я крепко обнял её, прижимая к груди. — Мужик обещал — мужик сделал! Особенно, если обещал любимой женщине… — Договорить она мне не дала, закрыв рот долгим поцелуем.

Так мы и лежали на теплой, нагретой солнцем земле, не смея выпустить друг друга из объятий. И весь неимоверно огромный мир сжался для нас в этот момент до маленького «пятачка», в котором не было никого кроме нас. И пусть теперь весь мир подождёт!

— Вы это, голубки… — Но мир был не намерен нас долго ждать — он грубо вмешался, выдергивая нас с Глашей из сладостных грёз обратно в суровую действительность. — Потом миловаться будете!

Я узнал этот тихий надтреснувший голос, так похожий на скрип лесных деревьев в ненастную погоду. Глаша резко отпрянула от меня, словно застыдившись чего-то. Ну, да, сейчас не двадцать первый век с его вольными нравами, а жёсткая реальность сороковых. Не было принято в этом времени у советских граждан выставлять свои чувства напоказ. К тому же, война идёт.

— Ну, здравствуй, дедко Большак! — Я поднялся на ноги вместе с Глашей и протянул руку лешему.

— И ты здрав будь, товарищ мой Чума! — Степенно пожал мою ладонь лесной владыка.

А вот выглядел он весьма неважно. Несмотря на человеческий облик благообразного и длиннобородого седого старика, как-то перекосило лесного хозяина, скрючило — одно плечо стало выше другого. Откуда ни возьмись появился горб на спине. Морщины стали глубже и отчетливее, а кожа грубее, словно древесная кора только телесного оттенка.

Да и сам он как-то «ссохся». Если раньше мне казалось, что я разговариваю с крепким и могучим стариком, то теперь его человеческое обличье выглядело старой древней развалиной. Да и сквозь натянутую людскую личину нет-нет, да и проглядывала временами его настоящая сущность.

Вот только то, что я видел, мне совершенно не нравилось. Похож стал дедко Большак вместо крепкого древесного ствола на большую обугленную деревяшку. Чёрную, еще дымящеюся, но уже потерявшую все жизненные силы. Такие деревья редко, когда дают новую поросль, если только из могучих подземных корней не пойдут новые ростки. А пойдут ли они после такого надругательства над лесом у моего боевого товарища и друга… Не знаю…

— По гроб жизни я тебе обязан, дедко Большак, что сберег ты моих родных! — Я старался не показывать, насколько взволнован, но чёртов голос всё равно подрагивал. Ведь спасая дорогих мне людей, он не смог спасти самое дорогое, что у было него. — Даже не знаю, чем возвращать… Да и никакой жизни не хватит, чтобы возместить такую потерю… Видел я, что эти твари с твоим лесом сотворили…

— Не хватило у меня сил супостату противостоять, товарищ мой Чума… — Плечи у лешего совсем поникли, а в глазах не осталось ничего, кроме бесконечной тоски. — Поначалу я их даже в лес не пустил — со зверушками своими бой принял. Да людишки твои, что партизанами звались — добро помогли… Только апосля к ворогу подкрепление прибыло и… — Голос лешего прервался, а лицо исказилось судорогой, превратившись в ужасающую «деревянную» маску «злого божка». — Лес они жечь начали…

Я молчал, давая лесному владыке выплеснуть то, что накопилось у него на душе.

— Я держал их сколько мог: проливными дождями пожары тушил, набеги с лесным зверьём на их стоянки устраивал… Но силы мои не бесконечны… Почти кончились они, да и лесных братьев без счету полегло… — Из глаза старика-лешего выкатилась одинокая крупная слеза и, прочертив влажную дорожку на его щеке, спряталась в густой белой бороде, отдающей лесной зеленью. — За каждую пядь свей земли я боролся, товарищ мой Чума… — Сглотнув стоявший в горле ком, продолжил леший. — Но врагов было слишком много… Много больше, чем в прошлый раз… И еще они — обычные простаки-смертные, научились как-то силу использовать! И мне пришлось отступить… Здесь, в твоём доме, мой окончательный рубеж, за которым больше ничего… Вот сейчас передам твоих домашних с рук на руки, и дам последний бой проклятущим…

— Ты это, дедко Большак, — перебил я старика, — погоди с последним боем! Может, еще чего вместе придумаем, как твоей беде помочь…

— А чего тут придумаешь? — Не разделил моего наигранного оптимизма Большак. — От моего леса уже ничего практически не осталось… А, значит, и от меня тоже… Вот вам точно уходить поскорее надо — иначе, не выжить.

— Послушай, старина, а неужели ты так сильно связан со своим лесом? — Мне пришла в голову одна мысль, и я решил её развить, не откладывая в долгий ящик. — Именно с этим лесом? Ведь на земле лесов столько, сколько и за жизнь не сосчитать. Есть маленькие, есть большие, есть просто огромные. И не в каждом свой леший имеется. Если честно, то я за всё время только одного тебя и повстречал.

— Хочешь сказать, товарищ мой Чума, что бесхозных лесов много? — подался вперед Большак, а в его глазах ярко сверкнула зелень. — Я ведь за пределы своего леса никогда не выходил, — признался он. — За своё всегда дрался, но чужого у своих сородичей никогда не отнимал. Да и был мой когда-то куда как обширнее, но вы — людишки, меня подвинули… Исподволь, постепенно, откусывали кусочки малые, распахивали поля, строили деревни, города и сёла… Но так, как сегодня — не было такого…

— Так можешь, или нет, дедко Большак? — поторопил я лешего, не ко времени ударившегося в ностальгию.

— Не знаю… — Со древесным скрипом пожал