Бремя власти III - Иван Ладыгин

— Я должен, Люда, — его голос был низким, хриплым от натуги сдержать эмоции. — Должен. Реабилитироваться. Не перед троном, не перед имперскими бюрократами… Перед ним. Перед Императором. Ты не видела его там, в Царском Лесу… Не видела его глаз. Он борется. Со Скверной. С хаосом. А я… я помогал тем, кто этот хаос сеял. Помогал Луначарскому. — Имя он выплюнул, как яд. — У меня должок перед этим ублюдком. Кровью и болью. И перед городом, который гниет из-за нашей слепоты. Помочь ему здесь, сейчас — так я получу хоть каплю искупления.

Людмила тяжело вздохнула — этот звук был похож на стон уставшей волчицы. Она смотрела на пылающий горизонт, на клубы дыма, поднимающиеся над Кремлем.

— Твоя душа — это твоя крепость, Игорь. И твой выбор. — Она убрала руку с его плеча. — Но знай: больше я тебя спасать не собираюсь. Не для этого я вытаскивала тебя из того ада в подмосковных лесах. Моя война — там. — Она махнула рукой на северо-запад, туда, где даже отсюда чудился иной, более древний и чужеродный ужас. — В Питере. Император бросил клич. Он просит о помощи у всех охотников страны. Портал рвет реальность. Там демоны. Там — мое место. Как охотницы. Там я смогу спасать тех, кого еще можно спасти. От настоящей тьмы.

Игорь наконец обернулся к ней. Вид ее решимости, этой непоколебимой верности долгу охотника, пронзил его острее любого клинка. Он кивнул, коротко, резко.

— Спасибо, Люда. За все. За спасение. За… правду. — Слова давались ему с трудом. — Я тоже скоро буду там. Как только… как только закончу здесь. Обещаю. Сразу двину прямо в столицу.

Между ними повисла тишина, нарушаемая лишь грохотом далекой битвы и шелестом листьев над головой. А потом Людмила сделала шаг вперед. Ее руки обвили его шею. И прежде чем Игорь успел понять, что происходит, она прильнула к нему в отчаянном поцелуе. Этот акт был неожиданным и стремительным, как удар молнии, и в то же время… невероятно нежным. Горячим. Настоящим.

Игорь замер, парализованный шоком. Он тайно восхищался ею, этой стальной охотницей с изумрудными глазами, чувствовал влечение, но никогда не смел надеяться… Его руки инстинктивно обняли ее стан, ответив на поцелуй со всей страстью накопленного годами молчаливого обожания и благодарности.

Когда они разомкнулись, дыхание Игоря сбилось. Людмила смотрела ему прямо в глаза, ее губы тронула едва заметная улыбка, но в зеленых глубинах читалась суровая тревога.

— Пожалуйста, — прошептала она, и в этом слове была вся мольба, на которую она была способна. — Выживи. И вернись ко мне. Целым.

За их спинами раздалось сдавленное хихиканье и одобрительное хмыканье. Охотники Людмилы, верные и грубоватые парни, наблюдали за сценой, явно довольные. Один даже подмигнул потерянному Игорю.

Сердце Игоря громыхнуло, как кузнечный молот. В груди расправились стальные крылья — крылья новой цели, новой клятвы.

— Я обязательно вернусь к тебе! — Его голос прозвучал твердо, как закаленная сталь, без тени сомнения. — Жди меня.

Он отпустил ее, и Людмила шагнула назад, к своим людям. Ее взгляд был последним якорем, последним напоминанием о свете в этом аду. Потом она резко развернулась.

— К Питеру! Быстро! — скомандовала она, и группа охотников растворилась в лесной чаще, двигаясь с убийственной скоростью на север.

Игорь проводил их взглядом, потом глубоко вдохнул воздух, пропитанный гарью войны. Больше колебаний не было. Только холодная ярость и железная решимость. Он повернулся лицом к пылающему городу, к хаосу, который отчасти был и его творением. Его рука легла на эфес артефактного огненного клинка, висевшего на поясе. Лезвие ответило тихим, зловещим гудением.

Он сделал шаг. Из тени леса — навстречу огню Москвы. Навстречу своему искуплению. И мести…

* * *

Вокруг царил ад. Концентрированный и вываренный до сути хаоса и ненависти. Я стоял посреди него, точнее, метался, как загнанный зверь, который, однако, огрызался клыками из солнечной плазмы. Соборная площадь. Нет, то, что от нее осталось. Мощеные плиты вздыбились и почернели от взрывов, они были залиты липкой смесью крови, грязи и смердящих внутренностей. Воздух загустел от пороховой гари, озона сожженной магии и от тошнотворного запаха смерти. В ушах барабанила непрерывная какофония: дикий рев атакующих, предсмертные хрипы, вопли раненых, треск пулеметов, грохот разрывов и шипящий вой магических разрядов.

Щит!

Одна мысль — и вязкий, золотисто-янтарный купол вспыхнул передо мной, приняв на себя сноп ледяных игл, выплюнутых Софией Верейской. Она металась, как фурия, ее изумрудные глаза горели чистым безумием ненависти.

Рядом, тяжело дыша, отстреливался ее отец, князь Олег, его лицо багровело от непривычных усилий и страха.

А чуть поодаль, как айсберг посреди этого ада, стоял невозмутимый Арсений Луначарский. Его трость с серебряным набалдашником в виде буквы «R» мерно постукивала по обломкам, словно отсчитывая секунды до нашей гибели. Он не спешил, экономя силу, направляя удары своих прихвостней — республиканской гвардии в поношенной, но бронированной форме и нескольких магов в академических мантиях, чьи ауры резали воздух дисгармоничными вибрациями.

Многие атаки я просто парировал шашкой — тяжелой, неудобной в ближнем бою на такой тесноте, но единственной под рукой. Сталь звякала, искры брызгали во все стороны. Одновременно с этим левой рукой я швырнул сгусток сжатого солнечного света. Он врезался в группу гвардейцев Верейских, шедших в обход. Бахнул взрыв света, зашипели клубы пара от мгновенно испарившейся крови, погасли душераздирающие крики. Пятеро упали, обугленные. Остальные отхлынули в ужасе.

Но этого было мало. Все шло слишком медленно.

И эта проклятая маска Брусилова! Она висела на мне свинцовым саваном, пожирая драгоценные капли Источника с каждым движением, с каждым удержанием иллюзии. Каждая мышца горела, в висках стучал тяжелый молот усталости. Мои «союзники» — кучка уцелевших гвардейцев Смирнова и пара магов из Тайного Отдела — гибли как мухи под шквальным огнем и магией превосходящего противника.

Один маг, пытавшийся поднять щит, был прошит насквозь тонкой, как игла, струей льда от Луначарского. Он замерз на месте, а его лицо теперь было искажено предсмертной гримасой удивления. Гвардеец рядом с ним крикнул что-то, поднимая винтовку, и тут же был разорван пополам темным энергетическим хлыстом, пущенным кем-то из академиков.

Я остался один. Один против полукольца врагов, сжимающегося вокруг меня. Луначарский наконец поднял трость. На набалдашнике вспыхнули рубиновые искры.

— Довольно театра,