Физрук: на своей волне 3 - Валерий Александрович Гуров

А тут Леня её в добрый путь провожает без лишних разговоров и попытки вникнуть. Даже не пытается помочь или хотя бы сделать вид, что разбирается в ситуации.

Странно. Совсем не похоже на Лёню.

Я крепко задумался. Сколько я его знаю — может, он и со своими заскоками, но явно не бездушный.

Не сходится. Абсолютно.

Даже если к Лёне завтра приведут новую учительницу, толку-то? Пока она войдёт в курс дела, а дети привыкнут и появится хоть какое-то доверие, то пройдёт месяц, а может и больше. А олимпиада, на которую директор делает ставку, уже «на носу».

Такие шаги, наоборот, отдаляют школу от любого результата.

Марина сидела, понурив голову, сжимая в руках чашку, из которой давно выдохся пар. Девчонку можно было понять. Она ведь не убегает, а просто защищает семью, как может. Но вот Лёню понять не могу. Не его это стиль.

Или кто-то ему «помог» принять решение? Ну либо у него есть какой-то скрытый мотив?

История, мягко говоря, странная.

— Так что вот такие дела, Владимир, — заключила Марина. — Я не знаю, что делать дальше. Другого варианта, кроме как уволиться и попытаться со всем этим разобраться, я просто не вижу. Я ведь не зря сначала не хотела ничего рассказывать. Всё это… слишком сложно. И вы, Владимир, ну… вы же вряд ли сможете мне помочь. Это ведь мои семейные дела.

Я смотрел на девчонку и понимал, что, по-хорошему, если тебя не просят — не лезь. Каждый сам разбирается со своими бедами, и если начать играть в спасителя, то, как правило, сам потом тонешь вместе с тем, кого вытаскивал.

Но тут была одна деталь.

Эта история касалась не только Марины. Она била по школе, по тому самому «олимпиадному фронту», за который Лёня сейчас трясётся.

Хотя… если называть вещи своими именами, то и без всякой олимпиады я бы не остался в стороне.

Марина одна. Мать у неё инвалид, брат срывается, директор давит. Куда ей идти, кроме как в никуда?

— В общем, так, дорогая, — начал я. — Сейчас у меня урок закончится, я по состоянию здоровья отпрошусь и съездим к твоему брату. Потолкуем.

Марина вскинула на меня испуганные глаза.

— Что? Нет! Владимир Петрович, не надо…

— Надо, — перебил я. — Не переживай, я не кусаюсь. Просто поговорим по-мужски.

— Володя, вы уверены, что вам стоит вмешиваться?

— Послушай, — сказал я. — Я, конечно, могу закрыть глаза, как делают многие. Но делать этого не буду. Не из-за олимпиады даже — хотя я хочу, чтобы мы с тобой вместе довели наших ребят до победы. Просто… если рядом с тобой происходит бардак, а ты бездействуешь — значит, ты соучастник. А я соучастником быть не привык.

Марина долго смотрела на меня.

— Помогите… пожалуйста, — неожиданно попросила классуха. — Если сможете.

— Сиди здесь, — сказал я, поднимаясь. — А я пока наведаюсь в медпункт.

— А как же Леонид Яковлевич? — спохватилась Марина. — Он же ждёт, что я приду и напишу заявление…

— Ну, подождёт. Не впервой, я думаю. Только вот если он тебе будет звонить — не бери трубку, ясно?

— А если он начнёт искать меня по школе? — тихо уточнила она.

— Пусть ищет, — отрезал я. — Когда урегулируем вопрос с твоим братом, я сам с ним поговорю.

— Хорошо… Спасибо вам, Володя. Правда. Спасибо, что вы… согласились помочь.

— Не благодари, — сказал я, уже стоя у двери. — Ты мне лучше скажи, где у нас в школе медпункт.

Марина приподняла брови, слегка удивившись.

— А вы разве не помните? Вы же раньше туда часто заходили — то давление, то ещё что.

— Ну, раньше — это раньше. А теперь вот неделю не хожу, и всё, дорогу уже забыл.

Я улыбнулся, стараясь хоть немного успокоить девчонку.

Глава 15

— Медпункт на первом этаже, в закутке, рядом с кабинетом труда, — охотно пояснила Марина. — Дверь без таблички, с белой ручкой.

— Всё, тогда сиди и жди меня здесь. Я туда наведаюсь и сразу вернусь, — заверил я.

Выйдя в коридор, я машинально поправил куртку и пошёл в обозначенном направлении.

По пути поймал себя на мысли, что зря сегодня пришёл пешком. Надо было брать машину… но что-нибудь придумаю. Возможно, придётся за машиной заехать.

Коридоры были пусты — шли уроки, и школа, обычно шумная, сейчас притихла. Я нашёл нужную дверь — без таблички, как сказала Марина, но с белой пластиковой ручкой.

Постучал три раза, чтобы не ломиться без приглашения.

— Да-да, заходите, — раздался из-за двери высокий, немного прокуренный голос.

Я толкнул дверь и вошёл внутрь.

Медпункт выглядел точно так же, как и во времена моей молодости. Белёные стены, потёртый шкаф с йодом и бинтами, а на подоконнике — неизменный фикус, переживший, наверное, не одно поколение школьников.

За столом сидела медсестра. Возраст у неё был солидный — лет под семьдесят, если не больше. Но при этом она, похоже, свято верила, что возраст — это всего лишь цифра.

На голове у неё вилась «химия», ещё та, классическая, с обильным фиолетовым оттенком. Оттого волосы бабульки напоминали обложку со старой кассеты «Ласкового мая».

Лицо медсестры было щедро напудрено, губы — алые, как у звезды советского кабаре. На ушах — массивные серёжки, как два новогодних шара.

И вот странное дело — выглядела бабуля не то чтобы плохо… скорее комично. Так, будто время её остановило где-то в начале 90-х. Мне почему-то вспомнилась песня Бориса Моисеева и Людмилы Гурченко:

«Я уехал в Петербург, а приехал в Ленинград…»

Вот там между Петербургом и Ленинградом она и застряла.

— О, Владимир Петрович! — воскликнула медсестра, приподнимаясь. — Неужто давление опять шалит? Конечно, так-то когда всё хорошо, мы про Марию Николаевну забываем!

— Здравствуйте, к вам можно? — спросил я, прикрывая дверь.

— Заходи, Вовочка, — протянула она, при виде меня явно оживляясь. — Давненько ты ко мне не заходил, совсем пропал, непутёвый.

Смотрела на меня Мария Николаевна с таким обожанием, что я вдруг поймал себя на мысли: ну наконец-то — хоть один человек в этой школе, которому я действительно нравлюсь.

— Будешь чай, конфетку, Вовочка? — спросила она, расправляя подол халата