Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

Глава 13

Я смотрел на Глориозова, а Глориозов смотрел на меня.

И выражение его лица мне сильно не нравилось. Примерно также смотрели аборигены на товарища Кука перед небезызвестным ужином. Что-то явно он на меня затаил, то ли обиду, то ли зло. А ведь ещё предстоит поговорить с ним о главной роли для Фаины Георгиевны.

Мы пободались немного взглядами, Глориозов дрогнул и свой взгляд отвёл.

– Иммануил Модестович, как я рад вас видеть! – замироточил Глориозов, стараясь не смотреть мне в глаза, – вы так редко посещаете наш театр, что даже обидно! А, может, хотите, я вам контрамарочек на ближайшую премьеру дам, а?

– Как у вас дела, в театре? – вопросом на вопрос ответил я, думая, как бы незаметно прощупать эту зыбкую почву и не накосячить.

– Лучше обсудить все дела у меня в кабинете, – с намёком заюлил Глориозов и я противиться не стал, в кабинете, так в кабинете.

Когда мы устроились в мягких уютных креслах и за эльфоподобной секретаршей закрылась дверь, Глориозов разлил коньяк по бокалам и радушно сказал:

– Не поверите, Иммануил Модестович, дела у нас гораздо лучше, чем даже в Большом! – он поднял бокал и лучезарно провозгласил, – за крепкую дружбу между комитетом и театром!

– За дружбу! – мы чокнулись и выпили.

Не успел я закусить нежнейшим пирожочком, как дверь в кабинет Глориозова рывком распахнулась и сюда влетела возмущённая блондинка в шелковом халате-кимоно пурпурного цвета:

– Федя! Как ты мог! Неужели эта стерва Раневская будет играть у нас?! – на последней фразе она взвизгнула, но осеклась, обнаружив в кабинете посторонних (то есть меня), и, слегка смутившись, умолкла.

– Но Леонтина! – пискнул Глориозов, выразительно скосив глаза на меня, – я же просил не врываться ко мне в кабинет, когда у меня посетители!

– Ты не понимаешь, Федечка! – захлебнулась возмущением Леонтина, заламывая руки, – её никак нельзя в наш театр! Ты знаешь, как она меня назвала? Знаешь? Помесь гремучей змеи со степным колокольчиком! Меня! Заслуженную артистку Киргизской ССР!

– Но Леонтина … – проблеял Глориозов, но вышло это совершенно неубедительно, так что заслуженная Леонтина его даже слушать не стала, сурово перебила:

– Ноги её здесь не будет! Или я, или она! – и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что несколько портретов попадали, словно пожелтевшие листья осенью.

– Женщины, – горестно вздохнул Глориозов и с тяжким вздохом разлил ещё по одной. – Уйти что ли досрочно на пенсию?

– Долго репетировали, Фёдор Сигизмундович? – спросил я и бутылка с коньяком в руке Глориозова возмущённо застыла практически в воздухе.

– Эммм… как вы догадались? – смутился он.

– Не трудно было, – не стал выдавать секреты я (ну не буду же я объяснять, что я сам коуч и все эти манипулятивные приёмы знаю даже получше всех этих последователей систем Станиславского и Мейерхольда вместе взятых).

– Иммануил Модестович! – очевидно только толстый живот не дал Глориозову возможности пасть на колени. – Раневскую никак нельзя в наш театр! Она же скандалистка! У нас такой хороший слаженный коллектив! Мы же практически как одна семья! Мы же сами лелеем и воспитываем каждого актёра! А вы хотите нам Раневскую!

– Откуда известно? – буркнул я.

– Печкин проболтался, – безжалостно выдал Печкина Глориозов, – сказал, что вы настаиваете, чтобы она играла вместо него…

– И что? – удивился я, – Печкина не будет всего неделю…

– Полторы! – возмущённо поправил меня Глориозов.

– Ну, пусть полторы, – пожал плечами я и закинул в рот тарталетку с икрой. – Печкин с невестой поедет в свадебное путешествие в Костромскую область. А Фаина Георгиевна его заменять пока будет.

– Мы хотели Васю Дудкина, – возроптал мятежный Глориозов.

– А будет Раневская, – сказал я непреклонным голосом и добавил, – согласитесь, она великая актриса…

– Я не спорю! Не спорю! – вскричал Глориозов, – она великая! Но боже упаси, ноги этой великой в моём театре не будет!

– Но там же роли самые простые, – удивился я, – кликушествовать за скоморохов и сыграть Лешего. Там даже, если не ошибаюсь, ни одного слова нету, всё пантомима.

– У Лешего есть три слова, – сварливо возразил Глориозов.

– Ой, аж целых три слова! – скептически покачал головой я и иронично посмотрел на директора театра.

– Вы не понимаете, Иммануил Модестович! – Глориозов готов был зарыдать, – стоит ей лишь просочиться к нам, в наш хороший коллектив, и сразу начнётся то, что в театре имени Моссовета! Я не могу этого допустить! И не допущу!

Он захлебнулся эмоциями, но повторил непреклонным голосом:

– Можете обижаться, можете даже меня увольнять, но, пока я здесь работаю директором, никакой Раневской в моём театре не будет!

И вот что ты будешь делать?

Если бы я был простым человеком, мне в данной ситуации ничего бы не оставалось больше, чем встать и уйти из этого кабинета навсегда, потеряв возможность вернуть вчерашний долг Фаине Георгиевне. Но дело в том, что я был не совсем обычным человеком. К тому же в той, прошлой, жизни я был коучем. И не просто каким-то коучем, а лучшим. Поэтому я посмотрел на Глориозова и тихо сказал:

– Верните финансирование.

– К-какое финансирование? – испугался Глориозов.

– Которое я вам выбил, – пояснил я, – думаю, в Москве найдутся другие театры, которым тоже нужны деньги.

– Это шантаж, – побледнел Глориозов.

– Угу, – не стал вступать в спор я и красноречиво посмотрел на упавшие картины.

А затем я улыбнулся простой бесхитростной улыбкой простого скромного коуча. А Глориозов схватился за сердце:

– Пообещайте мне, Иммануил Модестович, что она будет играть только эти полторы недели и только в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне»? – умоляющим голосом прошелестел бедный директор театра.

– Безусловно, – клятвенно пообещал я, – я обещаю, что Фаина Георгиевна будет играть в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» всего полторы недели, пока Печкин не вернётся из свадебного путешествия.