Японская война 1904. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

— Вы не сгущаете краски? — Дуань Фэнь нахмурился. — Броневики — не абсолютная сила. Японцы уничтожали их десятками.

— А русские экономили тысячи солдатских жизней и прорывали их позиции, — полковник из ставки Юань Шикая оказался достаточно дерзок, чтобы не бояться возражать целому губернатору и одному из важнейших сановников империи.

— У Китая достаточно солдат, чтобы мы могли не идти на поклон за какими-то машинами!

— Война похожа на игру «Три героя». Солдаты идут против солдат, артиллерия — против артиллерии, но броневики меняют правила. Словно русские могут показывать и камень, и ножницы, и бумагу, а у всех остальных по-старому только две фигуры. Так можно ли победить такого врага, когда ты сам загоняешь себя в угол?

— Игра — это игра, а в реальности Соединенные Штаты делают такую бумагу, что ее не возьмут русские ножницы, а сталь, из которых штампует свои ножницы Англия, может раздробить вековой камень. Вот она современная правда…

Продолжить спор они уже не успели, потому что броневики подобрались к полигону, и рев двигателей начал заглушать любые попытки поговорить. А тут еще машины остановились, и заработали пушки. Один выстрел, почти сразу второй, третий… Икуан насчитал, что за минуту каждая машина выпустила не меньше 10 снарядов, а головной броневик выдал их чуть ли не все двадцать.

В этот момент наместник вспомнил, что в командирской машине русский экипаж, остальные же укомплектованы из маньчжуров, что пошли на службу к Макарову. И да, те показали неплохие результаты, но русские… Они были слишком хороши. А тут еще снова заревели моторы, и, рванув вперед единой стальной волной, броневики вылетели на полигон. От построенных на последних учениях укреплений не осталось живого места, а потом рядом с жалкими остатками еще недавно грозной линии окопов и блиндажей замерли броневики, грозно водя жалами пушек и торчащих из бойниц винтовок.

Рев, грохот, скрежет… Икуан даже представить не мог, как живые люди могут находиться внутри этой дикой стаи и, более того, управлять ей. Глаза армейцев зажглись огнем, Дуань Фэнь испуганно пискнул, а потом… Двигатели разом остановились, на головном броневике распахнулся люк, и со странным изяществом оттуда выскочил молодой русский офицер. Икуан разглядел погоны и выдохнул — всего лишь капитан, а уже устроил такое.

— Капитан Русской Императорской армии Михаил Гордеевич Дроздовский с опытной партией сельскохозяйственных тракторов ТР-01 прибыл!

И он еле заметно поклонился, ожидая ответа — впрочем, на подобную мелочь никто не собирался обращать внимание. А Цзайфэнь и вовсе, совершенно забыв про свой статус, оставил место и поспешил вперед, чтобы своими глазами осмотреть новое оружие китайской армии. Впрочем, успокоил себя Икуан, теперь хотя бы можно не волноваться, что хоть кто-то посмеет оспорить подписанный им контракт.

Русские броневики поедут в Пекин, китайское золото польется в карманы Макарова. Главное, чтобы генерал не забывал, что их сделку можно сорвать не только с их, но и с его стороны.

* * *

Еду в Ляоян на встречу с Витте. Сергей Юльевич всеми правдами и неправдами сумел выбить себе право провести переговоры с Японией и теперь желал перед этим пообщаться со всеми значимыми офицерами нашей армии. Не знаю, каким я оказался в этом списке, но… Мне тоже было интересно послушать, что будет спрашивать Витте, что его интересует в такой момент. А еще я бы спросил, правда ли он верит, что этот мир возможен…

Но до этого еще два часа пути, а пока я разбирал накопившиеся бумаги по 2-му Сибирскому и заодно слушал пару солдат, стоящих в карауле перед моим вагоном.

— Видел медали сибиряков? — спрашивал тот, что постарше.

— Видел. Георгиев немного, а вот своими медальками увешаны с ног до головы. И какой в них толк, игрушки же просто, — второй, помоложе, тянул звуки и из-за этого создавалось ощущение, что он в самые важные моменты как будто подвывает.

— Игрушки? Кто знает, — старый продолжил рассуждения по-своему, неспешно и тягуче. — Я бы вот не отказался знать, кто свои медали получил за дело, а кто за выслугу лет или перекладывание бумаг в тылу. Сибирские вон всех своих всегда узнают. И поддержать готовы, потому что каждый помнит, как вместе ходили в атаку, как рисковали жизнью.

— Свои, чужие… Может, сейчас все и кичатся, а пройдет пара лет, и забудут. Как про Очаков и покоренье Крыма.

— Я бы не забыл, — просто ответил старик.

— Но ведь ненастоящая медаль! Цена которой — полкопейки!

— Полкопейки, говоришь? Я вот видел последнюю со шрамами. Ты вот знаешь, из чего сделаны красные полоски?

— Не знаю. И меня больше волнует вопрос, зачем христианской армии звериный символ на медали. Вот ты бы не постыдился такое носить?

— Постыдился? Эти полоски — каждая как символ одного из четырех ударов, что принесли 2-му Сибирскому победу. Конечно бы, я не стыдился! И, ты знаешь, когда их предложили частям Штакельберга, что тоже участвовали в атаке, ни один из них не отказался. И каждый носит с гордостью.

— Стекляшки!

— Что?

— Красные полоски — это стекляшки. Можно сколько угодно говорить, что на медали пустили сталь с разбитых пушек врага, но полоски-то — обычное стекло.

— Что бы ты знал!

— Правда глаза режет?

— Правда? Это рубиновое стекло!

— Все равно стекло!

— Это фиолетовый пурпур Кассиуса, — неожиданно в спор вмешался один из офицеров. Причем не просто заткнул рядовых, как это порой бывает, а… Сделал это очень красиво.

— Пурпур? — переспросил молодой. — Что это значит?

— Говорят, это стекло изобрел немецкий химик Андреас Кассиус. Видите, какой в нем глубокий красный цвет, его очень непросто получить, — стало понятно, что офицер показал уже свою медаль. — Только добавление золота особым способом дает подобный эффект.

— Золота? — выдохнул теперь старый.

— Да! Старый рецепт, который был утерян после падения Римской империи, а потом восстановлен. Вот только были и те, кто смог сам пронести его сквозь века.

— Китайцы! Что работают на генерала!

— Точно, он придумал эту медаль, дал им сталь и золото. А они собрали эти медали как символ нашего мужества и пролитой крови, без которой не было бы этой победы.

Больше никто уже не возражал. Ни старый солдат, ни молодой — не знаю, о чем