Князь поневоле. Потомок Ермака - Илья Городчиков

— Ну вот, — раздался недовольный голос Петра, появившегося из-за колонны, — Теперь можно и в церковь ехать. Только, Игорь Олегович, смотрите…

— Пётр, — строго предупредил граф, метнув в сторону сына взгляд, полный стали.

— …чтобы сестре было хорошо, — закончил юноша, всё же не удержавшись от лукавого взгляда.

Я холодно улыбнулся будущему шурину: — Обещаю.

Церковь Святого Исаакия сверкала позолотой и сотнями горящих свечей. Высокие своды, расписанные ликами святых, словно парили над нами божественными облаками, а густой аромат ладана смешивался с тонким запахом белых лилий, усыпавших драгоценный алтарь.

Я стоял у аналоя, сжимая в руках тяжёлое Евангелие в серебряном окладе, и чувствовал, как учащённо бьётся сердце. Рядом, чуть поодаль, выстроились свидетели — Семён в парадной черкеске с кинжалом на поясе и Пётр Ливен, неожиданно серьёзный в своём строгом фраке. Он нисколько не уступал остальным взрослым мужчинам сегодняшнего дня, несмотря на собственный недуг. Бывший дипломат был человеком, способным заткнуть всех одним только взглядом, и эта внутренняя мощь вызывала внутри меня трепет. Мало ранее я встречал подобной силы людей, но мой будущий тесть оказался именно такой серьёзной фигурой.

Толпа гостей — родня Ливенских, друзья домов, высший офицерский состав Томской губернии, фабриканты, богатые купцы, казаки — заполнила храм. Шёпот, шорох шёлковых платьев, лёгкий звон шпор… Всё сливалось в единый гул, который вдруг оборвался, как по мановению дирижёрской палочки.

Заиграл хор.

Я обернулся. В проёме двери, залитая мягким светом, падающим из-под купола, стояла Анна.

Белое платье, расшитое серебряными нитями, лёгкая фата, сквозь которую угадывались её черты… Она шла медленно, опираясь на руку отца, и мне вдруг показалось, что время остановилось. Николай Петрович, обычно невозмутимый, сегодня с трудом скрывал волнение — его губы плотно сжаты, а в глазах, обычно холодных, читалась глубокая нежность.

Граф Ливен бережно передал мне её руку — тонкую, почти невесомую в моей ладони. Она была прекрасна как летний рассвет и столь же свежа. Девушка казалась мне едва ли не сошедшей со страниц романов Серебряного века — прекрасной, чарующей, пленительной. Анна заставляла сердце трепетать даже несмотря на то, что мы были знакомы всего по нескольким встречам. Она была молода, я чуть старше, но даже так сегодняшнее событие заставляло мои ноги дрожать страшнейшим образом.

— Берегите её, князь, — тихо сказал старый дипломат.

— Жизнь свою положу, но она будет счастлива, — всё также тихо заверил я Ливена.

Священник стоял перед аналоем, словно высеченный из старого дуба — высокий, чуть сутулый, с седой бородой, которая, как серебряная река, ниспадала на его рясу. Лицо священника было изборождено глубокими морщинами, каждая из которых казалась отметиной прожитых лет и тысяч прочитанных молитв. Однако в этих морщинах не было ни усталости, ни тяжести — лишь спокойная, почти царственная мудрость, будто он знал все тайны, которые когда-либо шептали под сводами этого храма.

Руки священнослужителя, крупные и узловатые, с выпуклыми венами, лежали на Евангелии с той же уверенностью, с какой воин опирается на меч. Пальцы, чуть желтоватые от ладана, двигались неторопливо, будто каждое прикосновение к страницам Священного Писания было осознанным жестом — не просто обрядом, а беседой с чем-то вечным.

Глубоко посаженные глаза под густыми, нависшими бровями горели тихим светом. Казалось, в них отражались все свечи храма, все молитвы, когда-либо произнесённые под этими сводами. Когда он поднял взгляд на нас, то на мгновение мне показалось, что он видит не просто жениха и невесту, а саму судьбу. Всего лишь на долю секунды я почувствовал, что этот священнослужитель прочувствовал всего меня.

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа…

Мы опустились на колени.

Кольца, возложенные на аналой, сверкали в свете свечей. Моё — простое, золотое, с выгравированным гербом рода Ермаковых. Её — украшенное небольшим бриллиантом, окружённым великолепными сапфирами.

— Обручается раб Божий Игорь рабе Божией Анне…

Я почувствовал, как её пальцы слегка дрожат, когда надевал ей кольцо. Затем моя очередь — металл, тёплый от её прикосновения, скользнул по моей фаланге.

— Господи, Боже наш, славою и честию венчай их на небесах.

Голос священника сливался с пением хора. Венцы опустились — сначала на мою голову, потом на её.

— Прими венец их в Царствии Твоём…

После венчания гости высыпали на церковный двор, где уже гремели бубенцы запряжённых троек. Утренний воздух звенел от смеха и пересудов — деревенские бабы в цветастых платках тут же принялись осыпать нас с Анной молодых пшеном, приговаривая:

— На детушек, на богатство, на долгую радость!

Праздник перешёл в просторную графскую усадьбу, хотя сам её хозяин после венчания велел убрать половину позолоты и сервировать столы по-семейному. Дубовые скамьи, домотканые скатерти, глиняные горшки с щами да чугунки с гречневой кашей — всё дышало русским народным духом. Помпезный граф неожиданно изменился, попытавшись добавить всё большей народности.

Первым поднялся Семён, бряцая ножнами с саблей:

— Эх, пропью шапку, коли не выпью за молодых!

Казак подхватил стопку водки, залил её в рот, рванул со стола каравай и, отломив мощную горбушку, обмакнул её в хрустальную солонку и подбежал к нам, протягивая хлебобулочное изделие.

— Откушайте вместе, чтоб век не браниться!

Анна смущённо укусила краюшку, а я хватанул мощный кусок, почувствовав, что моя новоиспечённая не просто так поскромничала, специально позволив мне победить в этом фальшивом традиционном соревновании. Едва я оторвал часть каравая зубами, как сразу грянуло дружное "Горько!".

Пришлось целоваться под одобрительный гул собравшейся толпы. Гостей было настолько много, что они не умещались в одной зале, а потому было слышно, как гуляют люди меньшего ранга, чем высокие чины, поместившиеся внутри шикарного здания, но вскоре внутри стало душно настолько, что столы пришлось перетаскивать на улицу, где собралась разномастная куча людей из сотен гостей.

Когда вынесли несколько поросят с хреном и десятка полтора бочонков мёда, то выпившие казаки и офицеры пустились в пляс, несколькими десятками глоток запевая "Барыню". Музыканты едва поспевали за разыгравшимся гостями.

— Ну-ка, княже, покажи удаль!

Мне подсунули штоф с перцовкой. Стараясь сильно много не дышать, я выпил небольшой бутылёк залпом, отчего толпа ахнула и одобрительно засмеялась. Пара казаков вскочили на стол и принялись танцевать в присядку. Это празднование поражало глаз, ведь в свадебном веселье гуляли сразу несколько сословий, позабыв о своих различиях и предаваясь общему веселью за создание новой ячейки общества. Веселье это захватывало дух, часть казаков