Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи

или учеников. Хотя это сложно было признавать, не потому что боялся за их безопасность – просто не хотел выглядеть глупо в случае неудачи. Привычка доказывать силу всем и вся настолько въелась в мое существо, что я даже не думал от нее избавиться, не мог, ведь она стала неотъемлемой частью меня. Чаще она все же приносила благо: люди боялись, прочие чародеи не решались нападать, а сам я обретал безграничную веру в себя. Однако, когда эксперименты начинают захватывать, увлекать настолько, что раз за разом ты берешься за дело, лишь чтобы испытать нечто новое, получить что-то, чего не имеешь, хотя давно забыл, каково это – мечтать, это съедает.

Азарт, владевший моим разумом до вступления в Гептагон, поутих лишь после худшего, что я когда-либо делал. Когда ударился о дно так сильно, что мысли встрепенулись, как спящие на ветках птицы, и упорхнули, устремившись в небытие. И вспыхнул снова, когда показалось, будто я снизил градус хвастовства и сделал что-то хорошее, будто боги снова стали милостивы ко мне и по очереди тянули руки, пытаясь уловить момент, когда жизнь моего тела оборвется, а душу можно будет забрать в Эмеррейн. Вот только в последние недели по спине часто пробегали мурашки, а пальцы ног сводило от холода.

Около дна вода всегда холоднее.

В кипе бумаг нашелся лист, исписанный, хотя я бы сказал, истерзанный, пером лишь с одной стороны. Я посчитал его подходящим для грозного напоминания местным чародеям, что, пусть я и покинул континент ради жизни на острове подле короля с сомнительным, но, стоило признать, впечатляющим будущим, это не значит, что я позволю им творить в моей родной лаборатории все, что вздумается.

Из-за шкафа послышался тихий треск искр, и я инстинктивно пригнулся, прячась за рядами книг. Я тысячи раз просил входить в подземелье через дверь – кто знает, чем я тут занимаюсь? – но на это правило плевали как раньше, так и, судя по всему, сейчас.

Что-то было не так. Тяжелое дыхание, сбивчивый шаг, витающее в воздухе напряжение. Звон бьющегося стекла, шорох двигающихся по столу книг, шелест страниц и утробное рычание, как будто кто-то разъяренный не справлялся с нетерпением, пытаясь отыскать то, что ему нужно. Я не отпустил лист бумаги, представляя, как, наполненный магией, он летит, подобно ножу, и впивается в горло чужака, и принялся медленно, тихо продвигаться к выходу из укромного места. Вот только, сумев разглядеть нарушителя спокойствия, замер, не найдя слов.

Рука полуобнаженного Тристрама блуждала по смуглому бедру Зарии, прячась под складками ее ночного платья. Чародейка сидела на столе, погрузившись в страстные поцелуи настолько, что из нее вырывался тот самый рык – только теперь его оттенки, конечно, уже казались мне иными. Вид почти совокупляющихся людей меня не смущал, даже если убрать слово «почти», ведь я множество раз присутствовал при куда более публичных и многочисленных молитвах Лейфту, но участники сего действа никак не складывались в голове во влюбленную или хотя бы сладострастную пару. Всепрощающий Тристрам и безжалостная Зария. Добродушный медведь и ядовитый скорпион.

Когда зазвенело железо на расстегивающемся ремне, я решил все же обозначить свое присутствие.

– Боги, – вздохнул я. – Ну почему именно здесь?

Зария вскрикнула и оттолкнула Тристрама, пытаясь одновременно опустить юбку и спрятаться за плотной завесой из черных волос. Казалось, она даже не успела подумать, чей голос прозвучал из неосвещенного уголка, так сильно смущение захлестнуло ее, упрекая в необдуманном поведении. Тристрам же выказал удивление лишь вскинутыми бровями и, застегнув ремень, широко улыбнулся, пусть к щекам и прилило небывалое количество крови.

– Не ожидали… тебя тут увидеть. Какими судьбами?

– Я первый спросил, – отказался отвечать я. – Да простит меня Лейфт, что я прервал столь искреннюю молитву, но…

– Ты никогда не появляешься вовремя, – сгребая себя со стола, буркнула Зария. Оглянувшись на осколки стекла, сверкающего на полу, высоко подняла подбородок. – И все, к чему ты прикасаешься, полыхает синим пламенем.

Она открыла портал в свою спальню и исчезла в нем, даже не обернувшись, когда Тристрам ее окликнул. Он тяжело вздохнул. Зашагал кругами по комнате, но спустя минуту молчания тихо рассмеялся, как будто не верил в нелепость произошедшего. Я подошел и привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до его головы.

– Тебе идет, – потрепал я по чуть отросшим волосам. Знал, что вскоре они достигнут длины, с которой начнут виться, и Тристрам уже никогда не захочет их остригать, но говорить этого не стал. – Ты уж прости, но это вы ворвались в мою обитель, даже не удостоверившись, что она пустует.

– Да уж, – хрипло протянул он. – Теперь будем проверять.

Его тон заставлял считать, будто их связь длилась столько, что такая мелочь давно вылетела из головы, но я не хотел уточнять, насколько. Не представлял, что Кьяра бы терпела подобное, происходи оно под ее носом годами, пусть в этом и не было ничего оскорбительного или порочащего образ Ателлы. Впрочем, и я бы давно отчитал того единственного, кого в мыслях рисковал называть другом, за неочевидный выбор пассии. Парой они были прескверной.

Тристрам еще какое-то время сомневался, стоит ли продолжать разговор или уйти, и в итоге все-таки двинулся к лестнице, поджав губы и кивнув на прощание.

– Боги! – не выдержал я, вскидывая руки к небу и изображая отчаянно молящегося человека. – Тристрам! Ну почему она?

Мое желание побеседовать будто сбросило с плеч чародея груз – он расправил их, во всей красе являя мощную мускулистую грудь, покрытую полупрозрачными завитками волос. Я не зря называл его медведем. Слышал, так его прозвали воспитанники, жившие в этой башне задолго до меня.

– У вас непростые отношения, знаю. Но если бы ты хоть иногда смотрел в зеркало открытыми глазами и вытаскивал из ушей винные пробки, то, возможно, понял бы, почему.

– Считаешь, дело только во мне? – хмыкнул я. – Я был ребенком, а она измывалась надо мной по поводу и без!

– Самым заносчивым ребенком, чья магия с трудом подчинялась даже ему самому, – поправил Тристрам. – И самым неусидчивым учеником, которого видывал свет.

– Из прилежных и покорных в Гептагон пробрались лишь ты и Лорелея. Двое из семи. Счет не в вашу пользу.

Тристрам улыбнулся и закивал, подтверждая мои слова.

– Сколько между вами лет? – вдруг поинтересовался я. Прежде этот вопрос меня не заботил. – Ты, выходит, влюбился, когда она была молодой студенткой? Или это она соблазнила строгого учителя?

Чародей отвел глаза, обнаружил следы их с Зарией страсти и наклонился, чтобы – почему-то не прибегая к магии – от них избавиться.