Фантастика 2025-57 - Елена Артемова

Сережа с тобой! Очень хорошо! Как раз все вместе разом и обсудим! — банкир появился откуда-то сбоку, к счастью одетый. Но, к несчастью, одетый тематически. Его вид в кожаной сбруе, плаще с алой подкладкой и ботинках, украшенных пряжками и молниями, чуть ли не тех же, в каких он был на памятном круизе, вызывал во мне отчуждение, граничащее с отвращением. А взгляд масляно-горящих глаз эмоции только усиливал. У человека в своем уме, не расширенном и не обуженном специальными препаратами, таких глаз быть не могло по определению.

— Прошу, не стесняйтесь! В моем доме все создано для раскрепощения и удовольствия, — ворковал он, подходя ближе. А я думал о том, что вряд ли вспомню про глушилку в ремне и про весь свой небезупречный план дальнейших действий, рискни он протянуть ко мне руку. Видимо, это было как-то заметно со стороны, поэтому кожаный Толя остановился не доходя. Там, где я даже ногой бы до него не дотянулся. Очень верное управленческое решение с его стороны.

Махнув рукой, эдак легко, по-королевски, он подозвал девушку с подносом. Из одежды на ней был только строгий ошейник и какие-то эрзац-кандалы на запястьях и щиколотках. Судя по состоянию кожи — бижутерия была не декоративная, а функциональная. А судя по выражению лица и глаз, осанке и мелкой дрожи — работала она тут вряд ли за деньги или из любви к новым неизведанным ощущениям. Я мог, конечно, ошибаться, но красные глаза рабыни молили о помощи. Нет, уйти отсюда, не учинив бардака я определенно не смогу. На подносе стояли бокалы с красным вином. Или не с ним, но проверять не хотелось ни в коем случае.

— Не стесняйтесь, прошу вас! Дима, Сережа, угощайтесь! Мой дом — ваш дом, — настаивал банкир, не меняя фальшиво-гостеприимного тона и выражения лица. Оно было даже не приторным, я не знал, каким словом вообще можно было охарактеризовать то, что видел. Зрачки Анатолия были крошечными, хотя яркого света не было и в помине. Белки глаз покрывала густая красная сетка капилляров. Банкир явно был не в себе.

— Нет, — произнес я, и собственный голос снова удивил меня. Он был ожидаемо глуше, чем обычно, но это понятно — всегда при нервотрепке словно «забивались» связки, и голос садился. Но в этот раз он был значительно ниже и глубже обычного, словно вместо меня отказали банкиру минимум три Пети Глыбы.

— Что значит — «нет»? — изумление его было вполне искренним и объяснимым. Как такое вообще может быть, чтобы ему, хозяину всего вокруг, смели отказывать?

— Это — не мой дом. Есть и пить мы здесь тоже ничего не станем. Говори, зачем звал? — меня не покидало ощущение, что слова, вылетавшие из моего рта, говорил кто-то другой. Тот, кто мог себе позволить не бояться всесильного финансиста, экономиста и черт знает кого еще.

— Ты забываешься, щенок! — взвился Анатолий, еще сильнее выпучив глаза, и без того заинтересовавшие бы разом нарколога, психиатра и офтальмолога. Рот его расползся, и он облизнул губы. И они, и язык были синеватыми. «Чего ж ты такого долбанул-то, Толян?» — удивленно поинтересовался внутренний фаталист.

— Следи за языком! — прорычал я, окончательно пугая самого себя. Устраивать свару с этим человеком было не самой лучшей идеей, конечно, но принимать его правила игры я не собирался тем более. Именно об этом мы как-то говорили с Костей Бере: тот самый случай, когда сперва ты ничего не делаешь, чтобы помешать случиться злу или тому, чего не приемлешь, а потом вынужден мириться с ним, иногда робко негодуя, что дряни и грязи вокруг становиться все больше. «Ну уж нет!» прогремел внутренний реалист тем самым голосом, которым говорил при первой встрече с банкиром. И тем, которым спас меня из вечного ужаса на Верхних небесах. Кто же ты такой, глас разума? И чьего?

— Как ты смеешь так разговаривать со мной⁈ — Толя тоже попытался рычать, но сорвался на истеричный визг.

— Смею. Откуда ты, Толя? — зачем-то спросил я и тут же с изумлением понял, что знаю ответ. Как будто открылся какой-то странный файл, где были одновременно и текст, и аудио, и карты, и видеоролики. Это было неожиданно, но очень впечатляюще. Словно новый пласт памяти, лежавший до поры, развернулся именно тогда, когда понадобился. И я увидел.

…Деревня с когда-то ласковым, после смешным, а теперь откровенно двусмысленным названием «Лобок» лежала на берегу озера Езерища. Назвали её так потому, что располагалась она на довольно крутом северном бережке, будто смотрясь оттуда в озерную гладь. Чудесные, тихие и живописные места. Там бы Пришвину или Паустовскому родиться. А родился Толик.

Школа находилась в поселке Езерище, названном в честь озера. Идти до нее было всего пять километров, для деревенских — дело вполне привычное. Одно время даже на автобусе возили, особенно младшеклассников, но чаще приходилось ходить пешком: то автобус сломается, то водитель запьет. Учиться Толик любил, а вот других детей — нет. Жирные или тощие губастые черноглазые и черноволосые еврейские ребята, которых было много, с деревенскими не водились. Сероглазым и голубоглазым потомкам тамошней выродившейся шляхты тоже не было дела до пришедших за знаниями селян. Они, жившие аж в поселке, деревенских дразнили и часто колотили, и чем старше — тем сильнее. У всех ребят из Толиковой деревни было намертво прилипшее обидное прозвище, связанное с неприятными насекомыми. Про них Толя узнал гораздо позже, класса до шестого он был искренне уверен, что это просто «название по месту проживания», как, например, у «косенковских» или «ткачевских» ребят из других деревень. Мальчикам, а особенно девочкам из соседней с Лобком деревни Зуи, было гораздо хуже.

Тогда-то Толя и решил, что никому больше не позволит себя дразнить обидными словами. И что станет богатым и известным. Чтобы проклятые подпанки никогда даже подумать не могли о том, чтобы пнуть его походя, плюнуть на спину или измазать ранец коровьим дерьмом. К окончанию школы все стало сложно, непонятно, плохо и голодно. Западная граница озера, и все, что было дальше, включая школу, стали территорией соседнего, другого государства, а в деревне сделали погранпереход. Времена были тяжелые, отца у Толи не было, а мать выживала, как могла. Могла она немногое.

Ему повезло — он поступил во Псков, а оттуда перевелся в Ленинград, который в ту пору обратно стал Санкт-Петербургом. Яростное стремление к хорошей жизни и готовность идти на все