Фантастика 2025-57 - Елена Артемова

суд творя, что окрест меня / В костреша погань всю / Сволоку вконец!* — на последних строчках съехав на с юности забытый гроул, сейчас, правда, ничего общего не имевший с кривлянием ряженых скоморохов закатной стороны. Я знавал людей, рычавших так не на потребу толпе. Так подают знак дружине, наводят жути на вражью силу. Этот рык звучит по-другому. На последних словах хлопнул прямыми ладонями с таким звуком, будто сломал сухую до звона четвертную доску в полной тишине. Боец с автоматом вздрогнул и отскочил на пару шагов, хорошо хоть не пальнул. Толя взвизгнул последний раз и рухнул на спину прямо в лужу. И завонял.

— Что это было? — обернувшись, я увидел на лице Федора то же выражение, с каким он смотрел, как я закрывал крышку ковчежца. Лорд наверняка назвал бы это «totally shocked», да только сам он так и лежал без движения.

— А это, Федь, фирменный стиль Димы Волкова, — уверенно начал Тёма. Лицо у него было еще шалое, но вещал уже убедительно. — Любой, кто собрался подгадить ему или его близким — непременно спятит. И обосрётся.

— Как? — голос эрудита и умницы заметно подсел.

— Одновременно, — небрежно-невозмутимо пояснил Головин, хлопая руками по карманам в поисках сигарет. Я тоже протянул руку. Курить хотелось сильнее, чем есть. Хотя нет. Одинаково, примерно.

— И часто с ним такое, — уверенность и собранность возвращались к Федору с завидной быстротой, — чтоб недоброжелателей на говно изводить?

— Там три, да тут два… Три да два… Хммм… Пять! Пять раз подряд, как часики! — не спеша посчитав, загибая пальцы на обеих руках, сообщил Тёма. Дурака он валял самозабвенно, от души, с совершенно серьезным лицом, ну чисто Никулин.

Он прикурил две сигареты сразу, протянув одну мне. Я затянулся — и свет со звуком пропали.

Сознание возвращалось неохотно, частями. Сперва включили звук. И это был звук песни. Негромко звучала композиция «One last breath» группа «Creed»**. Символично. Вокалист как раз размышлял в припеве, что последние два метра, или шесть футов по-ихнему, можно пройти по-разному, быстро или медленно, даже если это те самые два метра вниз, под цветочки. Я согласился с ним — торопиться на этом маршруте резона не было ни малейшего.

Следом заиграла песня «Zoe Jane» ребят из Staind***, порой вышибающая слезу из суровых и внешне невозмутимых пап маленьких дочек. Мистер Льюис честно пел про то, что любит дочь, как и до́лжно настоящему отцу, наплевав на все несущественные мелочи, вроде развода. В его жгучем желании защитить дочку от всех бед и печалей, даже от тех, причиной которых был он сам, мы были едины. У меня защипало под веками, и я одним рывком поднялся, сев на кровати. Стянул с лица внезапно обнаружившуюся пластиковую наркозную маску.

Вокруг была какая-то модная палата с кучей аппаратуры, одна часть которой мигала разными цифрами, а другая негромко ритмично попискивала. У изголовья, на извечной больничной тумбочке стояла небольшая колоночка, из которой и передавали мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Интересно, кстати, а рок и альтернатива могут считаться эстрадой? За тумбочкой стояло кресло, из которого на меня внимательно и, неожиданно, без привычного прищура глядел Головин.

— Здоро́во, Тём! Жрать охота — спасу нет! — тут же сообщил я самое важное на тот момент. — Есть чего?

— Есть конфеты, — медленно проговорил он и пояснил, — шоколадные.

— С коньяком? — я успел повернуться к нему лицом, подобрать ноги по-турецки и скромно расправить простыню над причинно-следственными местами, чтобы не выглядеть бестактно. И уже потирал руки в предвкушении глюкозы.

— Без, — растерянно выдохнул стальной Головин, шаря по карманам.

— А-а, попадёшь в тот дом — научишься есть вся-а-акую гадость. Валяй, давай шоколадные, — кто-кто, а нахальный шведский пожиратель варенья и его фразочки были сейчас вполне к месту.

Артём, не сводя с меня глаз, выложил на простынку горсть чуть подтаявших батончиков «Рот Фронт». Отлично, такие я тоже люблю! Запихав в рот сразу две, едва не забыв снять фантики, придирчиво осмотрел стойку капельницы, судя по флаконам подававшую мне глюкозу и физраствор внутривенно. Дотянулся до глюкозы, снял, проследил пальцем прозрачный хоботок тонкой трубочки, заканчивавшейся иголкой, приклеенной к сгибу локтя изнутри прозрачным хирургическим пластырем, крест-накрест. Выдернул иглу из руки, шланг из бутылки, стянул металлический колпачок, выдернул серую резиновую пробку и отхлебнул приличный глоток, а за ним и второй. Хорошо, что емкость была традиционная, а не эти новомодные пластиковые запаянные колбы — с той бы такой номер не прошел. Головин смотрел на меня неотрывно, со странным недоверием на лице.

— Чего? — удивился я и пояснил, — через трубку еле цедится, а с горла быстрее и удобнее!

— Тебе, может, бензину? Девяносто пятого? — непонятно уточнил Артем.

— Сам пей свой девяносто пятый, у меня с него свечи вышибает, — ответил я, чавкая следующей парой батончиков. Фразу эту я помнил из юности, когда Кол попросил завезти ему бензину в гараж, где он тогда колдовал над старой «Волгой» своего отца.

— Ты как себя чувствуешь, Дим? — с некоторой опаской спросил он.

— Нормально, жрать только хочется очень. А что? — насторожился я.

— Смотри, ты для покойника больно живенький, вот и уточняю. Местные коновалы тебе сулили сутки, и это большим авансом. Второв ушел недавно, насовал тут всем кренделей. Никогда не видел, чтоб светила медицины бегали быстрее простых интернов.

— А он-то тут чего забыл? — пораженно переспросил я, не забывая хлебать из бутылки с глюкозой.

— А ты как брякнулся там, в зале, так и понеслась. Федька всех выстроил вмиг, вас с Серёгой в машину — и в медцентр ближайший. Хорошо, приличный тут не очень далеко оказался, целый медицинский городок. Пока ехали — доложил, как положено. Приезжаем, вас сдали айболитам. Бойцов отпустили, сидим, вердикта ждем с ним. Тут как начнется! Эти в белом и зеленом бегают, как в нашествии инопланетян. Михаил Иванович прилетел, вертушку во дворе посадили, он — сразу к тебе. По пути мне и Федьке таких пистонов навставлял — я и не думал, что он слова-то такие знает, — Головин даже поморщился. Ого, с какой неожиданной новой стороны открылся мощный старик.

— А чего ты Федора Михайловича все Федькой зовёшь? — поинтересовался я, как будто других вопросов не было. Как я выжил, например.

— Так он брат