Тысяча ключей Мерлина - Tom Paine

Когда оставалось бежать уже порядка тридцати метров, при очередном поднятии руки вверх я заметил, что вновь держу в руке чертов клинок. Выругавшись про себя, я понял, что мне от него так просто не избавиться, и, вспомнив слова Иваныча, я, закрыв глаза, принялся воссоздавать то воспоминание в голове, которое в прошлый раз позволило мне успокоиться.

Через несколько секунд я, ударившись о бордюр, смачно свалился на твердый каменный пол. Открыв глаза, я увидел, что лежу в нескольких метрах от дверей, ведущих внутрь метро. Вспомнив про клинок, с трудом поднял голову и посмотрел на свою правую руку. Клинка в ней не было, и я улыбнулся, но чувство удовлетворенности было недолгим. Лежа на полу, позади себя я видел, как разъяренный Самойлов метрах в пятидесяти приближался ко мне. Встав с пола, я влетел на станцию метро, пробежав до турникета, я быстро достал карту и прислонил ее панели турникета. Проход открылся, и я, не теряя времени, пробежал внутрь, устремившись к эскалатору, ведущему к поездам. Позади я слышал голос Самойлова и полицейских, которые как раз были возле турникетов.

Обгоняя людей, я быстро спустился на платформу. Затерявшись среди людей, я в мучительном ожидании ждал поезда. Тот явился спустя тридцать волнительных секунд, за которые я старательно высматривал Алину, Самойлова и других охранников. Однако никто не появился, и я радостно забежал в вагон.

Глава 10

«Любой хранитель имеет право собрать корпус* на собрания в случае угрозы ему либо безопасности любого из хранителей.

*Корпус — объединение хранителей, во главе которого ключник, на основе территориальной принадлежности хранителей.»

Статья 15 «Кодекса хранителей»

* * *

— Еще раз говорю, когда зайдем внутрь, от меня не отходи ни на шаг, — строго сказал Иваныч.

— Да понял я, понял, — ответил я, идя посередине между Иванычем и Топором.

— Также как вчера, когда тебя чуть твоя «подружка» и Самойлов не линчевали? — недовольно произнес Иваныч.

— Я же уже извинился за это. Ну откуда мне было знать, что в универе будет засада, еще и Паша куда-то делся… — ответил я, словно извинялся.

— Куда-то? Он тебя предал, а твоя вертихвостка умело все организовала и встретила тебя как раз вовремя.

— Я был уверен, что она не в курсе всех дел своего отца, ну уж про хранителей точно! Особенно когда увидел ее в больнице, скрывающейся от своих же охранников.

— Ну да, ты бы хоть спросил… я подумать не мог, что в твоей голове может появиться мысль о том, что она типа белая овечка и ничего не знает.

Мне не понравилось, как Иваныч ее называл, но я не мог не согласиться, что ее поступок был грязным и подлым. Я старался подавить в себе чувства к ней и не показывать их Иванычу.

— Ну извини… что теперь поделать? Что сделано, то уже сделано… — обреченно произнес я.

— Тебя могли убить… что сделано, то сделано, — проворчал Иваныч, после чего, покачав головой, продолжил, — вот чтоб подобное не повторилось — делай, что я говорю, даже если не всего понимаешь!

— Хорошо, — покорно ответил я. Я действительно собирался делать все, что говорит Иваныч, за последнее время он единственный, кто обо мне пытался заботиться в этой сложной ситуации, даже если учесть, что он впутал меня в нее. Хотя, наверное, у него просто не было выбора кроме того, чтобы отдать ключ Добровольскому, который бы, вероятно, вскоре убил и самого Иваныча.

Мы медленно шли по старому парку по самой его центральной улице, в конце которой виднелось здание времен Советского Союза, как и сам парк. По обеим сторонам были полуразрушенные статуи пионеров, остатки от стендов, на которых раньше развешивали плакаты с коммунистическими лозунгами. Белые бордюры по краям вели к зданию классического дома культуры с огромными колоннами и треугольной крышей. Здание было весьма пожившее и уже давно требовавшее реставрацию. Куски штукатурки отваливались, образовывая целые пятна, через которые виднелся кирпич стен, а колонны стояли практически полностью без штукатурки, весьма пожелтевшие, потерявшие давно свой лоск. Однако по льющемуся свету через старые слегка покосившиеся окна с деревянными рамами было видно, что здание еще функционировало.

— Это и есть штаб-квартира хранителей? — спросил я, внимательно всматриваясь в обветшалое здание, к которому мы все больше и больше приближались.

— Не совсем, здесь проходят собрания хранителей, — ответил Иваныч.

— А ты уверен, что стоило собирать хранителей? — спросил я.

— Другого выбора просто нет. Может, ключник заставит Добровольского умерить пыл. А если бы не собрали собрание, он бы с тебя не слез, пока бы не убил, — на удивление строгим голосом ответил Топор. — Но вот твое обвинение может выйти боком, надеюсь, ты готов к исходу, Морозов всегда был благосклонен к Добровольскому, — сказал Топор, кинув косой взгляд на Иваныча.

— Готов, — уверенно ответил Иваныч, слегка замедлившись, подходя к лестнице, ведущей на крыльцо здания.

— О чем он? — спросил я у Иваныча.

— Не важно. Еще раз повторяю, не отставай от меня и ни с кем не разговаривай, даже если к тебе кто-то обратиться, — строго ответил Иваныч.

Я, чтобы дать понять, что следую его словам, просто кивнул в ответ, не сказав ни слова.

Иваныч выдохнул и неторопливо поднялся по небольшой лестнице, после чего в несколько больших шагов оказался у старой деревянной массивной двери с мощной деревянной ручкой. Дернув за ручку, дверь открылась, и мы зашли в небольшой тамбур, в котором была дверь попроще уже внутрь самого здания, которую Иваныч также быстро открыл и, сделав несколько шагов, остановился практически по центру вестибюля здания.

Внезапно словно из ниоткуда перед нами появилась женщина с суровым выражением лица, устремив свой взгляд на Иваныча. На вид женщине было порядка сорока пяти-пятидесяти лет, хотя могло быть и меньше. Ее малиновый пиджак и юбка до колен сильно прибавляли ей возраста, хотя, кинув взгляд на ноги, я заметил, что на икрах виднелись синие вены, которые устремлялись к ступням, обутым в бордовые замшевые туфли на небольшом каблуке, которые говорили явно, что ей не было двадцати лет. Выражение лица у нее было суровое и серьезное. Серьезности ей добавляла и прическа, волосы были собраны, образовывая на затылке большую шишку из волос.

Поправив строгие очки и папку, которую держала обеими руками, она писклявым и в тоже время хриплым голосом произнесла:

— Вы хоть понимаете всю серьезность вашего обвинения в сторону Добровольского?

— Татьяна, позвольте, я вас поправлю. Обвинял я вовсе не Добровольского,