Фаворит. Русские не сдаются! - Денис Старый

— А ну как вас на посту заметят да сигнал дадут своим? — спрашивал меня Миних, выясняя, как я предлагаю пробраться к фрегату незамеченным.

— Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, что в любой момент можно отвернуть назад и уйти в лес, где поставить заслоны и ружейным огнём остановить преследователей, — отвечал я. — В ином случае, есть множество возможностей убить караульных тихо.

Пусть и на немецком языке, но я старался говорить чётко, убедительно, демонстрировать свою полную уверенность в успехе. Знаю по прошлой жизни, что если подчинённый начинает мямлить, высказывать сомнения, то, как правило, и у командира быстро сыщется немало предлогов, чтобы предложение отклонить.

А вообще наш диалог звучал забавно: немецкий язык то и дело перемежался русскими словами, тут и звания добавляли разнобоя. Особенно это касалось формулы обращения меня, как нижестоящего, к командующему.

— Ну, отвернуть уже не выйдет, если бой будет на фрегате, — с задумчивым видом говорил Миних. — И это, почитай, преступное дело — подсудных людишек отправлять в бой. Что, без мичманов тех и лейтенанта не справитесь никак?

— Так коли удаваться не будет, ваше высокопревосходительство, так поджечь нужно фрегат тот. Кто же лучше знает, как пустить на дно корабль, как не морской офицер, который судно от того хранит? Пущай богатство Лещинского лучше достанется рыбам, чем королю польскому. Да и не будет Людовик поддерживать своего тестя, если Лещинскому расплатиться будет нечем за помощь, — сказал я, в уме прикидывая, насколько может быть глубока Висла, и что бы придумать, как с её дна достать польскую казну, если и вправду вот так придётся топить корабль.

А что до Людовика, то, насколько я знаю, французский король уже должен удариться во все тяжкие и менять любовниц одну за другой. Так что и политический вес Марии Лещинской уменьшился. Странное время, когда по постельным делам монархов можно предполагать изменения в мировой политике.

Хорошо ещё, что в этом времени почти что нигде в Европе не распространены бумажные деньги. А золотые и серебряные кругляши могут спокойно себе покоиться на дне Вислы — будет время подумать, как их оттуда достать.

— И в самьем дьели. Складно говорьишь, — сказал Миних, отчего-то перейдя на русский язык. — Введи того офицьера хфранцуза! Говорить с ним желаю.

Вот же недоверчивый немец! Всё ему узнать да перепроверить нужно. С другой стороны, это и правильно — немецкий порядок великая сила. И единственное, что ее может победить, это русское безрассудство и непредсказуемость.

Пока допрашивали де Дюраса, мне позволили поговорить со Спиридовым и Лаптевым, а также с другими членами команды фрегата «Митава», ну и с Сопотовым. Я должен был узнать, смогут ли они, если потребуется, без полноценной команды увести корабль, да ещё и оторваться от вероятной погони со стороны французов.

Хотя я прекрасно понимал, что, скорее всего, это не удастся. Не нужно дергать удачу часто за хвост, а то эта «птичка» нагадит на руку.

Надо ли говорить, что быстрее меня ноги в этом мире ещё не носили? Я действительно чувствовал неправильным, что имею возможность почти что свободно жить, а парней всё ещё держали на «губе»! И теперь, похоже, свой гештальт я закрою, дам шанс мореманам отличиться настолько, что вопрос о их суде еще более будет спорным.

— Ну как вы, други мои, не утомились сидеть на гауптвахте армейской? — спросил я, как только вошёл в небольшое помещение, где из мебели была только разложенная кучками на сырой земле солома.

— Спаси Христос, Александр Лукич. С твоей помощью тут не наказание, а отдых. Не сбрешу, что райские кущи, но и не Геенна огненная, — за всех ответил мичман Спиридов, рукой указывая на недоеденный окорок и непочатые две бутылки вина.

Причём бутылки эти были ёмкостью никак не меньше, чем два литра. Недёшево мне обходится содержание арестантов. Но это всё чувство вины, — я на свободе, а они за решёткой… Хоть решение это было и не моё, а теперь будто камень с души у меня снялся, когда я увидел их, румяных, и обменялся удалыми улыбками с несломленными людьми.

Случись сделать выбор сейчас — я поступил бы точно так же. Не отдал бы фрегат французам! Русские не сдаются! Это аксиома, которая не должна подвергаться даже обсуждению.

— Ну и как, готовы ли вы Отечеству послужить? — бодро задал я вопрос, подойдя к спальным местам.

М-да… Вонь немытых мужских тел, а также и не сказать, что приятные ароматы отходов жизнедеятельности, мухи… Я бы такое времяпрепровождение не назвал бы все же отдыхом. Но всё познаётся в сравнении. Те условия, что были у нас в клетушке на фрегате «Россия», куда как хуже.

— Служить? Нас здесь за правое дело в цепи, аки псов… А мы служить? — высказался на это штюрман Лавников.

— А вот это следует отбросить! — жёстко сказал я. — Обиды оставить нужно для женщин, это их удел. А мы — слуги государыни и Отечества своего! Нам служить нужно!

— Сказывай, Александр Лукич, что делать потребно. Я готов служить службу, — сказал уже Харитон Лаптев.

Ну, я и рассказал. Оказалось, что задача сложная. Даже очень. В любом случае, четверо арестованных членов команды «Митавы» не справятся, пусть и с помощью лейтенанта Сопотова. Это если еще думать об угоне фрегата. Только для поднятия и постановке парусов нам нужно человек двадцать.

— Ну а если поставить солдат, и вы будете показывать им, что и как делать? Парус ли ставить, или еще что с ним делать? — спросил я и тут же понял, что толку будет мало.

Глупый все же вопрос. Но я же сухопутный, почти что. Нельзя легкоатлета посадить за шахматный стол и ждать результата, пусть и бегун, и шахматист — оба считаются спортсменами.

— Значит, жечь будем фрегат! — принял я решение. — Но всё едино, говорить нужно, что без вас нам не сдюжить. Иначе не вызволить да имена ваши не прославить.

Вернулся я в шатёр Миниха, когда там уже закончился допрос француза. Я ожидал выволочки. Всё же говорил и угрожал я Эммануэлю не в духе времени. Он мог на меня теперь нажаловаться за свой страх, пусть и слово дал, что делать этого не станет.

Что же показала картина, открывшаяся мне, как только было позволено войти в шатёр командующего? Француз пил кофий, заедал тем самым белым хлебом, ещё и в прикуску