Телохранитель Генсека. Том 4 - Петр Алмазный

Вошел секретарь. Подождав, пока Александр-Агентов закончит читать, произнес:

— Леонид Ильич, возьмите трубку, пожалуйста. Там Кириленко буквально требует соединить с вами.

Брежнев снял трубку. Я не слышал, что говорил Кириленко, но по репликам Брежнева было все понятно.

— Ты, Андрей, не суетись… Разберемся… Политбюро соберем… Сегодня же… Уволить Медведева?.. — Брежнев закончил разговор и, с усмешкой посмотрев на меня, сказал:

— Разворошил ты, Володя, осиное гнездо. Уже на тебя жалобы идут. Кириленко с утра кто-то накрутил. Хотя, почему кто-то? Понятно же — Горбачев и накрутил.

В кабинет вошел генерал Рябенко. Поздоровался и сообщил:

— Там Горбачев приехал. Очень просит принять его. Говорит, что все объяснит, прежде чем это сделают завистники. — Александр Яковлевич усмехнулся. — А «завистник», так понимаю, у нас ты, Владимир Тимофеевич?

Я не успел ответить Рябенко. Двери кабинета распахнулись, на пороге появился взбешенный Громыко.

— Леня, только не надо крови, не надо репрессий! — запричитал он, чуть ли не срываясь на крик.

Брови Брежнева резко взлетели вверх от изумления. Впрочем, удивились все присутствующие в кабинете, включая меня. Александров-Агентов от неожиданности даже уронил документы на стол, тут же начав их суетливо подбирать.

На Западе за Громыко давно закрепилось прозвище «Мистер Нет». В Союзе он тоже считался одним из самых жестких и бескомпромиссных политиков. Чтобы довести этого человека до такого состояния, как сейчас, надо было очень постараться.

Андрей Андреевич Громыко был не назначенцем, а настоящим карьерным дипломатом, прошедший весь путь ступенька за ступенькой. Причем занимал высокие должности еще с тех пор, как его направили в посольство Советского Союза в Вашингтоне.

Громыко всегда был очень осторожен, следил за своими словами, и сто раз думал, прежде чем подписывать какой-то документ. Репрессии его почти не коснулись, более того, он и поднялся благодаря чисткам в Народном комиссариате иностранных дел. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Но впечатления от сталинских «методов» остались на всю жизнь. Да что говорить, сам Громыко прошел по краю пропасти, когда в начале пятидесятых годов, будучи первым заместителем министра иностранных дел при Андрее Януарьевиче Вышинском, подписал внешне совершенно невинную бумагу. Документ касался всего лишь соотношения курсов рубля и юаня, но вызвал серьезное недовольство товарища Сталина, который лично курировал все взаимоотношения с Китаем.

Думаю, что так же отпечаток на Громыко наложило и то, что он работал под руководством Вышинского, в свое время занимавшим должность государственного обвинителя на политических процессах. Рассказывать о борьбе с «врагами народа» Вышинский очень любил, ставя себе в заслугу каждого осужденного. Вышинского за глаза называли «Великим Инквизитором» и «Торквемадой», но чаще его звали Андреем Ягуарьевичем. И сейчас Громыко думал именно о нем.

— В чем дело, Андрей Андреевич? — спросил Брежнев. — Что-то вы с утра, не евши, не пивши — и сразу в бой? С кем воевать собрались?

— Кофе я выпил, благодарю вас. А вот позавтракать действительно не успел, — Громыко прошел к столу и сел напротив Брежнева.

«Громыко на себя не похож. Неужели так за Горбачева переживает? И какие могут быть репрессии? Сталина вспомнил? Или товарища Вышинского? Андрей Ягуарьевич уже давным давно в могиле, а его все еще боятся. Это каким же страшным человеком он был?», — подумал Брежнев, даже не подозревая, насколько точно он угадал причину такого состояния министра иностранных дел.

— Ситуация действительно из ряда вон выходящая, но лучше как-то сгладить ее. Горбачеву, конечно, нет оправдания, однако вряд ли стоит раздувать конфликт на весь мир. Тем более речь в парламенте он произнес отличную, пресса после его выступления была очень благожелательная, а остальное можно списать на его мягкость и глупость его супруги.

— Андрей Андреевич, а как расценивать получение взятки от британских политиков и капиталистов? — как бы безразлично поинтересовался Леонид Ильич. — Это ведь измена Родине!

— Да вы не понимаете, Леонид Ильич! Горбачев только что был у меня, он искренне раскаивается. Говорит, что карточку ему дали, чтобы протестировать возможности такого метода платежей. Дело в том, что наличность во всем мире выходит из оборота, а у нас, к сожалению, до сих пор рассчитываются бумажными деньгами. А безналичный оборот — это наше будущее. Советский Союз отстает, причем отстает очень сильно в этом вопросе. Михаил Сергеевич и ухватился за возможность протестировать, а может быть потом даже скопировать и внедрить в Союзе безналичное обращение на основе пластиковых карт. А вы сейчас за инициативу его наказать хотите⁈

— Андрей Андреевич, даже если Горбачев провел эксперимент, даже если он провел его на себе, почему не задекларировал ценности? Почему не отчитался в посольстве о полученных подарках? Мне тут сообщили, что Горбачев даже хотел провести все это дипломатической почтой, но в личных целях. Вы же понимаете, как все это дело дурно пахнет, — Леонид Ильич говорил все так же мягко, но в голосе уже проскальзывали стальные нотки.

— Не предусмотрел, ошибся, кается. Но как только ошибку осознал — немедленно все задекларировал. И сдал государству. Может быть вы его все-таки выслушаете?

Громыко сбавил обороты, голос его становился тише и спокойнее. Он подумал: «Что-то я разгорячился. Надо поосторожнее с этим вопросом», а вслух сказал:

— Я же не прошу его хвалить, но дать возможность оправдаться мы обязаны. Если мы будем после каждой провокации расстреливать наших товарищей, это будет неправильно.

— О каких расстрелах вы говорите, Андрей Андреевич? — Леонид Ильич удивленно поднял брови. — О чем вы? А выслушать… Да, конечно, выслушаю. На Политбюро. И решение коллегиально примем.

«Вот и посмотрим, кто как себя поведет на Политбюро, — думал Леонид Ильич. — И отмечу, кто будет заступаться за Горбачева. Уже исходя из этого сделаю выводы».

Прочитав эти мысли Генсека, я не без удовлетворения понял, что Горбачеву уже не отмазаться. Даже высокие покровители не помогут. Настоящих репрессий, конечно же, не будет, но скорее всего после заседания Политбюро может освободиться несколько кресел, или я не знаю Брежнева.

Леонид Ильич редко повышал голос, я никогда не слышал его крика. Но в вопросах, которые считал важными, он никогда не шел на компромисс. Его ошибочно считали слабым из-за внешней мягкости и доброты. Я бы сказал, что управлял государством он железной рукой, но в мягкой перчатке. И Горбачеву действительно повезло, что он не сел в такую лужу при товарище Сталине. По сравнению с