Курс на СССР: Переписать жизнь заново! - Тим Волков

Я шел быстро, почти бежал, будто надеясь, что можно будет просто сбежать из этого сна. Или из бреда. Или из комы. Может, я лежу в больнице, где-нибудь в Склифе, и это всё — предсмертный бред мозга, отчаянно пытающегося уцепиться за образы детства, за последний островок сознания перед тем, как всё уйдёт в небытие? Такая версия хоть что-то объясняет.

Я не оглядывался. Наташа, дедушка, толпа — всё осталось позади. Только вперед. В голове шумело. Мысли сбивались в кашу.

И вдруг…

Я узнал улицу.

Словно кто-то щелкнул тумблер в темной комнате — и память озарилась светом. Не резким, не ярким — тёплым, мягким. Почти забытым. Запах хлеба, гулкий топот по асфальту, шум листвы во дворе, эти пятиэтажки…

Я знал это место. Я вырос здесь. В этом самом Зареченске. Это Зареченск! Мой город детства, где я родился!

Но… как? Я же был в Москве. Совсем недавно. Разговаривал с информатором, флешка, выстрелы…

Это невозможно.

Я остановился, глубоко вдохнул. И вдруг понял — это не просто Зареченск. Не сегодняшний. Это Зареченск моего детства. Я не был здесь больше тридцати лет. А теперь всё вокруг — будто вырезано из воспоминаний. И даже лучше. Чище. Ярче.

Я замер. Это было… безумие.

Что же это получается? Если предположить, что это никакой не розыгрыш, если на минутку поверить в то, что все это не фантазия умирающего мозга и если допустить — хотя бы на одно коротко мгновение, — что такое бывает, то…

— Я умер и переместился в собственное тело на… на сколько лет назад?

Мне стало смешно.

Вот оказывается как человек сходит с ума!

Или… Не сошел?

В голову пришла безумная идея — а что если, сходить в родительский дом? Туда, где прошло мое детство. Дом, в котором я вырос. Там на все вопросы и получу ответ. Уверен, этому всему есть вполне рациональное и логичное объяснение.

Ноги понесли меня сами.

Мимо улиц, знакомых до боли. Мимо качелей, на которых я когда-то раскачивался до неба. Мимо лавочки у дома, на которой сидели старушки и обсуждали, кто с кем и когда. Я всё это помнил. А может, даже больше — чувствовал.

Мать.

Я вдруг понял, что думаю о ней. Она умерла десять лет назад, в холодном октябре. Я держал её за руку, когда она сделала последний вдох. Седая, с тонкой, почти прозрачной кожей, с глазами, в которых уже не было страха. Она сказала: «Сашенька, не плачь», — и всё.

С тех пор я её часто вспоминал. Не с болью, нет — с тоской. Тихой, липкой тоской по прошлому, которого уже не вернуть.

Я подошёл к дому.

Пятиэтажка с выбеленным фасадом прямо по облупившейся штукатурке. Всё как было. Входная дверь тяжело скрипнула. Подъезд — тёмный, с запахом краски, с обшарпанными ступенями.

Третий этаж. Четыре пролёта. Правая дверь.

Сердце заколотилось. Я не знал, что ожидает меня за этой дверью. Ничего уже не казалось невозможным. Если я попал в прошлое — почему бы и нет?..

Вот и она — дверь. Наша. Коричневая, с облезлой краской, с вмятиной внизу — я помнил, как пнул по ней коньком от злости, когда меня загнали домой, не дав доиграть в хоккей, когда был очень важный матч — между нашим двором и соседским. И вот теперь снова стою перед дверью. В шоке. Не веря.

Я нажал на слегка залипающую кнопку звонка.

Звук слабый, будто надтреснутый. Тот самый, как в детстве. Я замер, затаив дыхание. Наверное, всё это зря, никого за этой дверью нет… Может, всё это наваждение сейчас разрушится, и я проснусь…

Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась.

И я увидел её.

Мама.

Она выглядела… молодой. Совсем молодой. Как в альбомах, что я пересматривал после её смерти. Те же волосы, убранные в аккуратный пучок. Те же глаза — карие, тёплые. Та же улыбка, усталая, но добрая. Она была живой. Нереально живой.

— Саша?.. — произнесла она. — Ты чего это так рано? Вроде погулять собирался. Обедать будешь?

У меня подогнулись колени.

Я стоял, глядя на неё, не в силах вымолвить ни слова. В горле ком, в груди — что-то тяжёлое, пульсирующее, будто зажатое в тиски.

— Сашка, ты чего? — её голос дрогнул. — С тобой всё в порядке?

Я не смог ответить. Только кивнул. Слёзы сами подступили к глазам — не от боли, не от страха… от того, что я снова видел её. Живую. Мою маму.

Я вернулся. Не знаю как. Не знаю зачем. Но я стоял у порога, как мальчишка, который сбежал погулять, а теперь пришёл домой…

Она распахнула дверь шире.

— Проходи… Ну чего ты, разулся хоть бы. А то грязи натащишь, как всегда. Да я ж только полы помыла…

Я вошёл в квартиру. Её запах. Всё её. Суп на плите. Радио бубнит на кухне. В коридоре валяются мои старые ботинки, школьный портфель.

Я снова был дома.

И только один вопрос гудел в голове, на грани паники и восторга: какого чёрта происходит?

А потом как ужас — лишь бы не проснуться…

* * *

Я прошёл прихожую. Мама уже скрылась на кухне — щёлкнуло радио, зашипела вода в чайнике. Всё как раньше. Не просто в деталях, в ощущениях, в воздухе, в звуках. Казалось, если закрыть глаза, я услышу, как во дворе друзья зовут играть в футбол, как воет соседская собака, как из открытого окна кто-то крутит «Землян» и разносится:

А мы летим орбитами,

Путями неизбитыми…

Из коридора, сразу налево,моя комната. Рука на автомате нащупала круглую ручку. Я толкнул дверь.

И сердце заколотилось.

Всё было… как тогда.

Стены, обклеенные вырезками из журналов: космонавты, машины, актеры — Янковский, Абдулов, Михайлов, Гурченко и конечно же Челентано. На полке, у окна — мои книжки: «Путь к звёздам», «Три мушкетёра», весь Жюль Верн и Джек Лондон. Тут же подписка «Юного техника» и «Вокруг света».

На письменном столе лежит мой старый значок «Юный техник». А рядом оловянный солдатик с надломленной винтовкой, стоящий в позе атаки. Я сам его когда-то отливал, руки обжигал.

Я подошёл ближе, медленно, будто боясь спугнуть реальность. На спинке стула висит моя джинсовка. Та самая, с пришитым белым черепом. В детстве это казалось страшно круто. А сейчас… Сейчас я чувствовал, как