Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

что очень неловко. Вообще-то надо было не ржать, а перепугаться — при моём-то мало подходящем для личных свиданий новом воплощении. Но Карла сидит рядом со мной, а Тяпка, проверив всех здешних мышей, устроилась вздремнуть на вытертом до ниток основы придверном коврике. И что бы ни случилось дальше — ничего я не могу пугаться.

Даже того, что впервые мы с моей леди в такой удивительной ситуации, когда рядом вообще никого, и даже за тонкой стенкой, в каморке ординарца, тоже никого. И во всём мире — никого, кроме нас.

В моих обстоятельствах проще провалиться сквозь землю.

Но Карле-то — хоть бы хны.

— Знаешь, — сказала она совершенно будничным, деловым тоном, — у тебя из планшета листочек выпал, а Тяпка нашла. А я не знала, что это твой, и посмотрела. Ты стихи пишешь?

Второй раз убила — и в землю закопала.

— Это, наверное, не мой, — сказал я. Ужасно радовался, что не могу краснеть.

— Ну да, — фыркнула Карла. — Не знаю я твоего почерка!

— А! Это… это… это я списал у Илька, — соврал я уж совершенно безбожно. — Это он мастер сочинять стишки, песенки и любовные письма… всему эскадрону сочиняет…

— Понятно, — сказала Карла с совершенно нестерпимой миной. — Сделаю вид, что поверила. Тогда объясни, зачем ты его списал.

— Звезда души моей, — сказал я проникновенно, как смог, — отдай бумажку?

— С чего бы? — снова фыркнула Карла. — Она мне нужна. Я её отдала одному работяге из мастерских Фогеля.

— Зачем⁈ — поразился я.

— Чтобы он мне сделал гравировку в медальоне, — выдала Карла невозмутимо. — Непременно твоим почерком. Мне просто понравились стихи и всё. И я хочу их с собой носить. Между прочим, мог бы мне их показать, а не терять бумажки.

— Но, Карла… — я даже растерялся. — Ты ведь знаешь… ты меня подняла и вообще всё про меня знаешь… но как я тебе это вслух-то… у меня нет прав…

— Вот именно, — сказала Карла так, будто только и ждала, когда я рискну это выговорить. — Это и плохо, — продолжала она с совершенно какой-то непонятной интонацией. — Плохо, что у тебя прав нет. Надо, чтобы были. Мне тоже надо, чтобы были.

— Я же это… — начал я. Меня кинуло в жар, и я не очень понимал, что это за огонь — любовь, страсть, пламя Дара…

Но Карла возмущённо мотнула головой.

— Это! Будто я не знаю! Чего я о тебе не знаю, Клай? Чем ты меня собираешься удивить? Тем, что ты фарфоровый? Пфе, и дальше что⁈ Будто это кому-то из ваших мешало! Будто я не слышу, о чём треплются в городе — и о чём сами фарфоровые болтают! Такая, знаешь, невинная девица, да? Тёмная монахиня? Будто ваши тела — это не мой проект тоже! Их анатомическая достоверность, кстати, уж точно моё дополнение в проект!

В ней горел тот же огонь: она держала меня за руки — и её пальцы были горячи, а в глазах плыл багровый туман, как у некроманта в трансе. Я смотрел, как пылает её лицо, и думал: а ведь не факт, что такое когда-то было, не факт. Сложение сил, помимо прочего… какой-то странный, очень странный обряд…

Но не получилось додумать.

На Карле было тёмно-зелёное платьице по моде, заведённой в войну, коротенькое, выше лодыжек, со шнуровкой спереди, очень простое — и она начала его расшнуровывать, дрожащими пальцами, пожирая меня глазами. Все мои дурные предосторожности потеряли смысл — я стал ей помогать, и мои пальцы тоже дрожали.

Эти шнуровки придумал какой-то адский прихвостень. Они страшно осложняют жизнь. И пуговиц на платьях аристократок тоже многовато.

А Дар внутри меня горел, как в жерле вулкана.

— Мы друг друга не сожжём? — спросила Карла, чуть усмехнувшись.

— Не должны, — сказал я. — Не в том беда… Карла, у меня ведь опыта… не то чтобы много… и не то, чтобы очень…

— Ты ж не кавалергард! — прыснула Карла и сдёрнула рубашку.

Я могу поклясться: Дар сиял сквозь неё, как огонь горящей свечи сквозь воск. Она жгла меня, меня трясло от страсти, но я не мог даже поцеловать её, фарфоровый болван, и страшно боялся, что мы сейчас сгоряча всё испортим.

— Девицам бывает больно начинать, — сказал я.

Карла сунула мне под нос тысячу раз располосованную руку с отсечённым мизинцем:

— Ты что, болью хочешь меня напугать, что ли?

И я делал что мог — а мог её только обнимать, её, дивно живую, дивно уязвимую, руками из костей и металла, сделанными для оружия, для того, чтобы ломать арматуру и крушить кирпичную кладку — не для объятий, не для всех этих живых человеческих ласк — но именно это ей и нравилось — мои искусственные руки, металл и кости.

Карла обращалась с моим искусственным телом, как со своим собственным инструментом или оружием, нестерпимо, смешно и трогательно. Она меня чувствовала так, будто сама меня поднимала, — а в какой-то степени это так и было — поэтому не смущалась ни секунды. Она знала, что делать, — но и я знал, по крайней мере, чувствовал, что делать, — потому позволил ей всё, что в её голову придёт. Разве что ругал про себя последними словам свою красивую маску, тупую фарфоровую миску на месте когда-то живого лица, исключающую целый вагон милых нежностей, которых мне хотелось безумно, но которые стали навсегда технически невозможны.

Зато моё неуклюжее, хоть и сильное новое тело нравилось Карле, просто восхищало, до белокалильного жара, до совершенно безудержной страсти. И эта маска, и руки… и всё прочее, что было сделано у фарфоровых бойцов последнего поколения по исправленному Карлой проекту. И если мне казалось, что всё это фантастический сон, то Карла попросту дорвалась до прикосновений, до объятий, до близкого, близкого, предельно близкого… Разрешила себе.

Чокнутая девочка.

Не она боялась боли — я боялся, что она поранится об меня, боялся спешить. Но Карла спешила. Будто долго ждала — и теперь ей было мало. Её не смутила боль, но она вцепилась зубами в моё каучуковое плечо, чтобы не заорать от восторга, когда наш с ней общий жар рассыпался совершенно безумным оглушительным и ослепительным фейерверком.

И моя жалкая комната как-то странно осветилась. Точно не газовым рожком. И весело, этак приветственно, тявкнула собака.

Мы переглянулись — и разом повернулись к зеркалу. Зеркало сияло закатным заревом — и это зарево слегка приглушал тёмный силуэт, а Тяпка суетилась около рамы и виляла хвостом.

Карла сообразила быстрее, чем я.

— Вампир! — рявкнула она. — Что ты тут делаешь, убирайся сейчас