Маршал северных направлений - Герман Иванович Романов

Глава 37

— Ощущение как в полузабытом детстве получились, когда за разбитую банку варенья погрозили ремнем, но сечь не стали. Так, подзатыльник отвесили, да пинком под задницу.

Рядом произнес кто-то из курящих танкистов, но над его шуткой командиры не засмеялись, видимо, все так себя чувствовали в данный момент. Только дымили папиросами, над чем-то размышляя, и никаких между собой разговоров на привычные посторонние темы не вели. Каждый переосмысливал те два часа, которые были отнюдь не тягостными, как ожидалось — они пролетели как одно запоминающееся мгновение.

Маршал с ними как отец с неразумными детьми говорил, «ласково» поглядывая с нескрываемой жалостью как на юродивых, а это больше всего потрясло полковника Черняховского — не топал ногами, не грозил страшными карами, как вел себя обычно, в «зимнюю войну». Кулик так «перетряс» все руководство артиллерии на «перешейке», и то, что маршал очень грубый человек и отличается особой жесткостью, которой удивить сейчас было невозможно, знали в армии все командиры.

Но Иван Данилович увидел совершенно другого человека, внутренне совершенно непохожего на тот образ, который знали по службе с ним. Маршал походил на измученного болезнью, но при этом не грубого «солдафона», а ехидного, резковатого, но при этом по-настоящему доброжелательного командующего фронтом. И такое поведение не было притворством, всегда видно человека искренне переживающего за общее дело, а не только то, которое ему поручено распоряжением «сверху». Говорил простые и понятные каждому танкисту вещи, но такие примеры подбирал, что каждому становилось плохо — ведь мало кто не допустил ошибок именно в этом. Не корил за них, а вникал даже в мелкие детали, разбирая их так, что становилось тошно.

И ведь все по существу, ничего надуманного или лишнего! Исключительно «голые» факты, с разбором примеров, и каждый узнавал в том свои действия, только теперь видел во всей неприглядности.

Нельзя отправлять танки в наступление без должной разведки неприятеля, но такое было постоянно, особенно в боях в Литве. Недопустимо переть на изготовившуюся к отражению танковой атаки вражескую пехоту — но это всегда игнорировалась как на поле боя самими командирами, так и распоряжениями начальства. И горели десятки танков, что попадали под шквальный огонь 37 мм ПТО и многих десятков ПТР — вражеские дивизии имели колоссальное, больше полутора сотен противотанковых «аргументов», пробивающих тонкую, меньше дюйма толщиной броню навылет. И эвакуация подбитой техники не была организована — сотни боевых машин так и остались брошенными вдоль дорог, по которым отступали на северо-восток потерпевшие поражение в приграничном сражении советские механизированные корпуса. Их били один за другим — 12-й и 3-й в Литве, 21-й у Двинска, 1-й, «элитный» в Псковском укрепрайоне, а 10-й «растаял» как брошенный в кипяток сахар уже на Лужском рубеже.

Потери росли как снежный ком — его 28-я дивизия в первые две недели боев потеряла практически всю матчасть, а того что осталось не хватало для укомплектования одного танкового батальона. И так было повсеместно, у всех командиров одни и те же ошибки — танки посылались в бой без поддержки пехоты и артиллерии, и противник этим умело пользовался. Командиры стрелковых корпусов и дивизий всячески старались с помощью танкистов «залатать дыры» во фронте, и буквально «раздергивали» танковые соединения, изымали из них полки, батальоны и роты, что приводило к возрастанию потерь, причем не по боевым причинам. Просто оторванные от своих частей танковые подразделения не имели возможности отремонтировать даже несложные поломки, и не могли эвакуировать машины в тыл, и те приходилось просто бросать. Да что там батальоны — полностью «растащили» 1-й механизированный корпус, и когда немцы прорвались к Острову и Пскову, от него остались два неполных танковых полка с мотоциклистами. Причем все три дивизии действовали с большим отрывом друг от друга, а лучшую 1-ю танковую генерала Баранова отправили на север. А там даже отдельной ротой действовать затруднительно, кругом непроходимые леса с болотами, да россыпи валунов — местность приполярная…

— Что скажешь, Иван Данилович?

Подошедший полковник Орленко был как-то скован и задумчивый — взгляд как бы вовнутрь обращенный, словно вспоминал минувшее. Такими, впрочем, были все танкисты — выволочку получили знатную, для самолюбия обидную, но полезную. Просто маршал показал никчемность их действий, ошибок, и при этом не просто отругал.

— Натыкали нас как котят в собственное дерьмо, — отозвался Черняховский, прекрасно понявший подоплеку вопроса, — причем сделали так элегантно, что скверно себя чувствуешь. Лучше бы ногами топал, да матом нас всех крыл в три погибели — легче было бы на душе. Но за дело — ведь столько танков зазря погубили, экипажей. Теперь получили по бригаде вместо дивизии, и воевать придется намного лучше — потери не возместят, в пехоту отправят, с полковничьими «шпалами» на батальон.

«Послание» маршала все прекрасно поняли — теперь кто рискнет инструкции нарушить, сменит цвет петлиц незамедлительно. А так как бригады небольшие, то действовать нужно воедино, так что никаких «раздергиваний» больше не допустят — роту туда, взвод сюда. Только действовать целиком, не иначе, и там где на усмотрение комбрига будет лучше. А кто из пехотных генералов нарушать распоряжения маршала будет, то на первый раз поддержки танков лишен будет, а на второй будет незамедлительно загнан в самый глухой участок фронта, в болота, парой батальонов укрепрайона командовать. А то еще что похуже над ним придумают — фронт протяженный, рядом Карелия, а там места есть совсем гиблые.

— Это еще ничего, в пехоту, маршал вообще может загнать туда, где Макар телят не пас. Комендантом на какой-нибудь остров, с киркой и лопатой. Но и прав будет — теперь танки беречь надобно, у нас их мало осталось, а производство в тылу только налаживается. Каждый БТ и Т-26 приходится считать. Не говоря о Т-34 и КВ.

Черняховский кивнул — мехкорпуса с дивизиями расформированы, вместо них остались бригады, в каждой всего по два танковых батальона с урезанными штатами — в ротах по десять легких, или по семь средних танков, а в тяжелых танковых полках в ротах вообще по пять «климов». Но ведь сами виноваты в таком положении — воевали бездумно, сделали массу ошибок, вот и остались почти без танков. Нет, кое-что наскребли по «сусекам», но правильно говорят в таких случаях —