Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

только, зачем это все Петру Александровичу нужно. Фотопластины с новой эмульсией, теперь еще Лейба с волшебной лампой. Одно с другим, вообще-то, вяжется: подсвечивать невидимыми лучами и фотографировать. Нужно срочно брать патент на эмульсию, такую, какая есть. Шпионские фотографии. Или прожектор невидимых лучей установить на цеппелине и снимать, снимать… Но зачем пластины сегодня? Лампы-то нет. А вдруг принц Ольденбургский – немецкий шпион и образцы эмульсии передаст по ту сторону фронта? Полная, совершенная ерунда лезла в голову. Просто – причуды стариковские. Никакого сумасшествия, разумеется, просто обыватель не любит, когда кто-то непохож на него самого. Границу нормальности обыватель проводит в непосредственной близости от себя.

– Я хочу сфотографировать звезды. – Отвечая на невысказанный вопрос, принц аккуратно складывал пластины в специальный сак. – Есть красные звезды, почему бы не быть и черным? Я тебе не показывал – этой весной я приобрел десятидюймовый рефлектор ньютоновской системы. Он не здесь, в Ольгино. Купол поставил небольшой, часовой механизм. Не Пулково, конечно, но, если дело пойдет, я в нашем имении в Гаграх, поближе к низким широтам, построю настоящую обсерваторию. Или, – он усмехнулся, – на новых землях.

– Астрономия? Я не думал об этой области применения эмульсии. Замечательная идея, – сказал с воодушевлением Константин.

Воодушевление было несколько нарочитым, но все-таки… Звезды – это объяснимо. Раньше у принца тоже был телескоп, не десятидюймовый, а поменьше, любительский, на массивной треноге, с объективом-линзой, он помнит, как впервые увидел огромную Луну, испещренную кратерами, кольца Сатурна, мириады звезд Млечного Пути. Казалось, век не налюбуешься. Но в городе с его вечно блеклым небом фантазии насчет ночей звездочета забывались. Многое забывалось.

– Время позднее. Ты, полагаю, устал? – Принц не спрашивал – утверждал. – Отдыхай. Генрих говорит, ты спозаранку ему рыбалку обещал?

– Обещал. – Константину завтрашняя рыбалка казалась уже лишней, но слово есть слово. – Утро теперь позднее, не июнь. Половим рыбку, не опоздаем.

– Надеюсь. Давно не ел казацкой ухи. Ах, досадно, – принц с огорчением посмотрел на часы. – Мы тут обо всем забыли.

– О чем? – Константин недоуменно смотрел на Петра Александровича. Никаких дел на нынешний вечер сегодня не планировалось. Ни игр на свежем воздухе, ни шарад, ни постановки живых картин. Все осталось далеко-далеко.

– Сегодня же Вабилова награждают. Нет, никак не успели, пропустили безнадежно.

– Завтра в газетах прочитаем. – Константину стало совестно. Вот Петр Александрович, немолодой человек, а радуется за Вабилова, гордится, а он? Завистлив, завистлив человек, он и вспомнив стал бы включать радиоприемник, нет – вопрос.

– Газеты… Газеты напишут…

Константин разделял нелюбовь принца к нынешней прессе. Сплошной официоз, ни одного живого слова. Величие русской души, миссия освобождения славян, благоденствие народа при неусыпном попечительстве мудрой власти. Победные реляции с фронтов. И о погоде. О погоде тоже врали безбожно, но без той угодливости и раболепия, как об остальном. Менее гнусно.

– Ее, наверное, на граммофон записали, речь. Услышим, думаю. И синема – хроника…

– Консервированные новости. – Принц закрыл сак. – Ты иди, что тебе меня ждать. Я, может, совсем эту ночь спать не стану. Значит, проявить пластины следует до завтрашнего полудня?

– Чем скорее, тем лучше. Раствор для проявления я приготовил, он двойного действия – сразу и фиксирует. На десять минут нужно погрузить пластинку.

– Я помню, Константин, спасибо. – Принц составил точную, по пунктам, инструкцию для себя. Много, много на небе звезд. Довольно и для черных, невидимых. Опять же, пылевые туманности…

– Реактивов хватит на двадцать дюжин. Экономить бессмысленно, даже и в сухом виде храниться долго не сможет – месяц максимум.

– Месяц – срок большой. Ну, хорошо. Ты порыбачь, отдохни, думаю, сейчас здесь куда безопаснее, чем в столицах.

– Безопаснее?

– Ты, похоже, и позабыл, что идет война.

– Я не совсем вас понимаю, Петр Александрович, война войной, но – столицы? У Коминтерна практически нет воздушного флота, и бомбежек больше не боятся самые опасливые старушки.

– То старушки. Члены Государственного совета покинули Москву – тебе это ни о чем не говорит?

Вот они, телефонные переговоры.

– Не в первый раз.

– Да? Когда же еще совет радовал москвичей своим отсутствием?

– Ну, кажется…

– Четыре года назад, во время рейда Красной армады.

– Но ведь с тех пор воздушный флот Коминтерна так и не сумел восстановиться. Чего же бояться сейчас?

Принц посмотрел, словно раздумывая – говорить, нет, затем все-таки сказал:

– Принято решение – выполнить союзнические обязательства перед Японией и начать войну против Соединенных Штатов Северной Америки. В самое ближайшее время. Возможно, в ближайшие сутки.

Константин ошеломленно смотрел на Петра Александровича. Оснований сомневаться в правдивости слов принца не было ни малейших – но опять воевать на два фронта? Покончили, насколько это вообще возможно, с гоминьдановским Китаем, а теперь – Америка?

– Такие пироги, Константин.

Если принц прибегал к простонародным оборотам, значит сердится не на шутку. Причины веские: мало того что царская семья фактически отстранена от правления, вчерашние охотнорядцы объявлены солью нации и упразднены политические свободы, перечеркнув Манифест Николая Второго, так извольте получить новую войну.

– Возможны налеты?

– Воздушный флот американцев не чета германскому. Последние конструкции цеппелинов летят на высоте пятнадцати верст, поди достань. Твои маски, конечно, штука неплохая, но, если они распылят над Москвой тысячу пудов своего нового газа, спасет разве водолазный скафандр.

– Я не понимаю, дядюшка, как вы можете заниматься вашей астрономией, когда…

– Когда что, Константин? Я живу, вернее, доживаю отпущенный мне срок. Режима не принимаю, не поддерживаю, войну не люблю. Сижу здесь, в глуши. Участвовать в заговорах? Увольте. Заговорщиков хватает и без меня, но менять одну свору на другую? Страна больна, согласен, но следует предоставить процессу развиваться естественным путем. Достанет сил России – выздоровеет, нет – пал Рим, пала Византия, знать, и наш черед. Так что позволь мне заниматься вечным. – Свою тираду принц произнес не гневно, скорее удрученно, противореча сам себе. Явно подавлен.

– Я… Я ничего.

– Хорошо, оставим. Может быть, обойдется грозными заявлениями. – Но видно было, что принц говорит это без надежды, просто из правил приличия. Соломинка утопающему.

– Я пойду, Петр Александрович.

– Да, поздно, поздно… – Принц рассеянно играл ручкой сака. Торопится проводить свои эксперименты. Константин позавидовал: увлеченность отвлекала от многого.

Луна, показываясь в просветах облаков, превращала английский парк дворца в декорацию какой-нибудь любовной грезы – признания, вздохи, объятия; жаль, соловьи в сентябре не поют. Никто не поет, даже деревенские петухи смотрят птичьи сны.

Куранты на башне отбили одиннадцать часов. В провинции, особенно в провинции патриархальной, укладывались рано, это в Москве, в Питере разгар светской жизни. Константин немного побродил по саду, но луна норовила укрыться за тучей