Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

в день растратить нужно, попридержим лошадушек. За сегодня он успел переговорить с Черноморским и Балтийским флотами – хорошо, во дворце есть свой радиоаппарат; набросал вчерне текст манифеста, который объявит там, в Севастополе, на борту «Императрицы Марии». Если сенат обнародует свое решение раньше, то самое решение, о котором сообщил представитель сената сегодня, тем лучше для сената. Во всяком случае, для сенаторов. Сенат будет распущен манифестом, но каждый сенатор станет бароном.

Флот полностью на его стороне. Армия… Что ж, старые офицеры – лучшие офицеры! – никогда не любили нынешних. Армия даст ему Германию, он армии – мирный договор. Коминтерн, потеряв Германию, этот договор подпишет, еще и репарации оплатит, лишь бы живота не лишиться, Австро-Венгрии.

Он потянулся в кресле. Нога на скамеечке, нарочно для того поставленной внизу, слегка припухла, но самую малость. Искать подосланных убийц – что может быть желаннее для его врагов? Если не подозреваешь никого, значит подозреваешь каждого – доктора, вдруг в мазь добавит яду, повара, лакея, жену, охранника, дядю Вилли, свою собственную тень. Строить Инженерные замки – пустое занятие, за стенами не отсидеться. Единственное, что может помочь, – сделать его смерть для врагов страшнее его жизни. Хорошо было фараонам – умирали они и забирали с собой в гробницу преданных министров, жен и слуг. Цинь Ши Хуан Ди. Могила могил, восемьсот приближенных.

Он содрогнулся от отвращения. Придут же, право, в голову мысли…

Зазвенел тонко комар, явно очерчивая пределы любой власти, – вот я каков, поди возьми за пятак! Никакая морская пехота не оборет! Время отдохнуть, всего не одолеть разом.

Алексей покинул кабинет; вечером во дворце становилось тихо, он так любил. Зашел в покои императрицы. Мария сидела у лампы, гусиным пером черкая что-то по бумаге; он на цыпочках вышел. Дамской поэзии не понимал, впрочем, как и мужской, но критики о Морозовой отзывались лестно, даже явные германофобы (особенно они! «Только истинно русская душа может понять красоту слова простой русской женщины, сумевшей выразить в своих творениях…» и т. д. и т. п.), что подтверждало надежность псевдонима.

Сашеньку укладывали. Алексей не стал его разгуливать, поцеловал на ночь и ушел. Так и придется вечер одному коротать? Зашел в учебную залу, покрутил глобус. Велика, велика Россия. Новая часть света, седьмая, эко выдумали. Рановато претендовать на географическую исключительность. Может, и седьмая, да не света, а тьмы. Темно кругом. В душах. И в его душе тоже.

Сейчас он почувствовал, что утомился. Захотелось принять успокоительную хвойную ванну и спать. Он переборол себя, знал, не уснет, только изведется, ворочаясь до полуночи и дальше. Пусть вечер идет своим чередом.

Светильники на террасе горели приглушенно; мошка, бабочки вились вокруг, назойливо стараясь показаться. Другой цели у них вроде и нет.

В музыкальной гостиной он увидел маркиза Бови. Тот сидел у нотного столика, что-то записывая в толстую тетрадь коленкорового переплета. Заметив Алексея, он вскочил, тетрадь с колен упала на пол.

– Добрый вечер, маркиз. – Алексей наклонился, поднял тетрадь и передал ее Бови. – Сегодня все пишут. Даже я. Нашли что-нибудь любопытное?

– Исключительное, ваше императорское величество! Там же, в той книге, – (Алексей заметил, что маркизу не захотелось назвать книгу), – я обнаружил лист с пометками – вот он, я перерисовал буквы. Это, похоже, перевод на русский?

– Церковнославянский.

– Вы не могли бы прочитать? Как это звучит?

– Попробовать можно, но получится ли? Эти слова лишены смысла. Кто-то, может быть сам Иоанн Четвертый, искал верный способ произнести заклинание.

– Да, я так и предполагал. – Маркиз оправился от смущения, сейчас он был с императором на равных. Вернее, он был не с императором, а с коллегой. И славно, подумалось Алексею. – Но для чего? Латынь сама по себе довольно верно воспроизводит звуки.

– До некоторой степени. Полноценного фонетического языка не существует. Не все, конечно, схожи с английским, но искажения присутствуют в каждом из них.

– Но для чего было переводить на… на церковнославянский? Это лишь увеличивает степень искажений.

– Вам, маркиз, нужно поговорить на эту тему с нашими академиками, Павловым и Юнгом. У нас как-то занятный вышел вечерок однажды, мы спорили обо всех этих заклинаниях, магических словах, колдовских заговорах. Господин Юнг считает, что заклинания – вроде кодовой фразы. Знаете, можно человека загипнотизировать, выучить чему-нибудь, например стенографии, но вне гипноза он эту возможность теряет. А ключевая фраза позволяет восстановить навыки, вспомнить, чему обучили под гипнозом. Академик Павлов подобным образом излечил человека с истерической слепотой, случай описан в «Вестнике нейрофизиологии».

– Я не вполне улавливаю связь…

– Юнг предполагает, что человечество как единое целое тоже в определенном смысле страдает истерической слепотой. А заклинание, как ключевое слово, способно на какое-то время снять пелену с глаз. Родовое подсознание, единое для всех.

– И они… пробовали?

– Насколько я знаю, нет. Это ведь так, игра ума, безумные идеи.

– Но все же зачем было переводить с латыни?

– Для того чтобы заклинание испытал другой человек, с латынью незнакомый. Мало ли, произнесешь, а вместо второго зрения и первое откажет. Жрецы свои тайны берегли. Так что – берегитесь, – шутливо предостерег Алексей.

– Вы полагаете, все это – ерунда? – Маркиз уловил настроение собеседника.

– Для тех, кто верит, возможно, и нет. Самовнушение, самогипноз… Знаете, маркиз, я и к обычному гипнозу подозрительно отношусь, кажется – надувают шарлатаны. – Алексей рассмеялся. – Хотя, возможно, я просто ограничен и не способен воспринять новые идеи. Но пытаюсь, даю слово, пытаюсь. – Он вспомнил о поручении отцу Афанасию. Антарктида…

– Есть многое на свете, писал Вильям Шекспир. И многое есть во тьме. – Маркиз закрыл свою тетрадь. – С вашего позволения, я сошлюсь на наш разговор, когда обращусь к господам Павлову и Юнгу.

– Разумеется, маркиз, – согласился Алексей. – А пока не составите ли компанию? Ужасно не хочется чаевничать одному.

– Чаевничать?

– Пить чай. На западной террасе место просто заколдованное – никогда не бывает комаров. Радио послушаем. Идемте, а то самовар стынет. – И он вышел из светлой гостиной навстречу тьме.

22

Потолок уходил ввысь, даже не потолок, а своды, мощные, могучие, каменные, но Вабилов не чувствовал простора, – напротив, казалось, что камень рухнет, задавит.

Ничего, простояла ратуша сколько-то веков (эстонцы любят точность), простоит и сегодня.

Он оглядел зал – поверх бумаг, его речи, четыре машинописных листка, которые Вабилов с профессорской неловкостью устраивал на пюпитре. Принц Улаф, члены Нобелевского комитета, магистрат, дипломаты и даже свой брат ученый – из Юрьева, Упсалы, Пастеровского института и даже, кажется, из Торонто.

Речь. Знаменитая нобелевская речь. Прямая трансляция из зала ратуши. На волне две тысячи четырнадцать метров. Рядом с микрофоном загорелась красная