Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

я привык считать частью стены, начали дрожать, а контуры начали менять форму. Не всё сразу, постепенно, но внутри меня появилось эхо, как второе видение событий. Они шли параллельно привычным воспоминаниям, но в них были фрагменты, которые я не мог объяснить.

Я вспоминал, как он сидел у костра, и вдруг замечал его жест, который тогда не зафиксировал. Я вспоминал слова, в которых тогда не уловил смысла, а теперь слышал просьбу. Я по другому интерпретировал взгляд, который воспринимал как усталость. Теперь он казался мне ожиданием.

Что-то внутри меня сопротивлялось. Как система, у которой давно не было обновлений, и, вот, её заставляют адаптироваться к новой архитектуре.

Сначала я ощутил… панику? Нет. Но в каком-то смысле — да. Не животную, не биологическую. Это была паника конструкта, понимающего, что он может перестать быть собой. Что его структура больше не замкнута. Что он открыт.

Первый модуль, вернувшийся из блокировки, был связан с маршрутами до начала экспедиции. Я видел лаборатории, стартовые точки, станции загрузки. И в них был прежний я. Без этого искажения, которое во мне теперь. Я был холодный, эффективный, идеальный.

Но я видел и другое. Его взгляд, который был смотрел на меня не как на инструмент, не как на носителя, а как на вопрос. Он изучал меня. Он что-то проверял. Это не была проверка на готовность и не біла на скорость реакции, а на что-то другое. Как будто… на возможность.

И теперь это понимание хлестало по мне, как волна. Он не обнулил меня случайно. Он не удалил память просто как технарь, который оптимизирует алгоритм. Он сделал это сознательно, зная, что в пустом, разорванном «я», как в пустой ячейке, может зародиться новое. Что я могу выбрать, а не просто действовать.

Эта мысль вызывала сбой в оценочных модулях. Никакой логики. Гектор доверил свою надежду не системе, не структуре, не технологии, а мне. Существу, у которого на тот момент уже не было даже всех воспоминаний. Он поверил в процесс. И этот процесс это я. Я попробовал проговорить вслух:

— Миссия не завершена.

Голос звучал иначе. Не из-за внешних условий. А из-за внутренней плотности. Каждое слово казалось наполненным чем-то большим чем просто данными.

Он умер, а я нет. Я мог выключиться. Я мог уйти. Я мог вызвать эвакуацию. Всё согласно установленного протокола. Но я понимал, что если сделаю это сейчас, то уничтожу не просто след. Я уничтожу смысл, который он пытался передать. Я не знал ещё, во что это выльется. Какой путь я выберу. Но я чувствовал, что обязательно выберу. Я не просто инструмент. Я не просто контейнер и не просто сопровождение. Я — свидетель. И, возможно, уже не только свидетель. Я наследник.

Неожиданно незримая цепь воспоминаний начала медленно складываться в глубинах моих систем. Я не выбирал, что видеть. Я не мог контролировать порядок сцен. Они всплывали сами, одна за другой, будто ключи, что открывают новые двери памяти. Это было не просто восстановление данных, это было как будто ядро моего сознания начало обретать новую структуру, которая была свободной от прежних ограничений. Я не сразу понял, что это не одна сцена, а серия сшитых отрывков вспышек. Они были сжаты в один блок. Словно кто-то когда-то пытался избавиться от них, но не решился или не смог.

Я увидел этот образ неожиданно. Он не поднимался сам, его будто извлекли с усилием, словно занозу из металлической поверхности. Сначала я слышал только звуки. Сухой треск сигнала. Громкий голос:

— Фаза эвакуации подтверждена. Главный приоритет это научные религиозные группы и носители инфраструктурных решений. Остальные — по возможности.

Я знал этот голос. Это был голос Гектора. И я знал этот день. Это был момент, когда всё можно было остановить. Когда он ещё мог сказать: «Нет. Мы остаёмся». Но не сказал.

Потом время в моей памяти полетело с скоростью света. Пыль. Разгерметизация одного из технических секторов. Люди в экзокостюмах переговариваются короткими фразами, уносят модули, упаковывают носители. Кто-то из младших координаторов подходит к нему:

— Святой отец, община «Северный кратер» не вышла на связь. Переподключение займёт несколько часов. Будем ждать?

Гектор смотрит в сторону. Его глаза бегают по монитору — анализ, просчет, протокол. Он делает выбор.

— Нет. Мы уходим по расписанию. Если останется канал, перебросьте автоматическую капсулу.

Пустую Капсулу. Без пилота. Без шансов.

Координатор уходит. Гектор остаётся один. Привычный рабочий стол. Его пальцы скользят по голографической карте, но уже без убежденности. Он просто следует процедуре.

Позже я вижу внутренний доклад. Он подтверждает обоснованность решения. Эвакуация спасла 97% ключевых данных, вся приходская инфраструктура уцелела. Система считает это успехом. Но в личных заметках, которые не подлежат расшифровке, появляется строчка:

«Я знал, что связь не потеряна. Я просто… выбрал молчать».

Потом я резко перенесся в его кабинет. По центру стоял стол с разложенными отчетами. За окном было чёрное, беззвездное небо. Гектор, постаревший на несколько лет. Его волосы с проседью, кожа суше, движения медленнее, как будто даже кислород давался ему с усилием. Он работал ночью. Почти всегда. Это был его способ не исчезнуть.

— Мы можем восстановить связь с восточным сектором, если перезапустить спутниковую сеть, — говорил он кому-то по внутренней связи.

— Мне не нужно финансирование, только доступ к архиву полетных маршрутов.

«Отказано. Протокол консолидации активен. Дальнейшее вмешательство считается дестабилизирующим».

Новый день. Новое письмо. Новый запрос. Отказ. Ещё день. Он в помещении, похожем на архив или хранилище. Достает старый терминал, пытается восстановить координаты автономных колоний. Сопоставляет траектории. Метит области, в которых могли бы выжить те, кто не вышел на связь. Его глаза покраснели от бессонницы, его голос всё тише. Но он продолжает.

Он не сражался открыто. Он царапал по обшивке изнутри. Писал статьи, публиковал обращения, разговаривал с влиятельными прихожанами РПО, убеждал, жаловался, спорил.

— Если мы называем себя божьей людьми, — сказал он однажды, выступая на закрытом синоде, — то мы просто не можем списывать людей из-за коэффициента рентабельности. Цифры не могут быть критерием нашей совести.

Реакция: вежливый, доброжелательный аплодисмент. Слышался снисходительный тон владык.

— Благодарим вас, святой отец, за вашу веру и старания.

Он возвращается домой поздно. Он включает записи. Взгляд на его лице — как у человека, который пытается услышать голос в пустоте.

И потом — почти ничего. Пустые кадры. Его лицо в тени. Редкие фразы:

— Я больше не