Братский круг. По самому краю … - Вячеслав Юшкин

Грузин в одних трусах стоял босиком на сером кафеле пола. Алдабергенов деловито перебирал его вещи. Закончив, скомандовал — приспустить трусы и десять раз присесть.

— Что? — не расслышал Горгадзе.

— Трусы говорю спускай и десять раз присесть. Что не ясно тебе?

Грузин ошалело покосился на стоявших в «Стакане» зеков, видимо не зная, что делать в этой ситуации. Это была его первая ходка, и он боялся сделать что-нибудь не так и уронить свое достоинство в глазах окружающих. С другой стороны, невыполнение приказа прапора могло быть чревато такими последствиями, о которых и думать не хотелось после такой «Приемки».

Казах медленно удивленно поднял глаза на почти голого зека.

— Ты че, слов не понимаешь? — рука потянулась за висящей на поясе дубиной.

— Не менжуйся, Биджо — раздался вдруг спокойный голос из рядов заключенных. — Ничего стремного в этом нет, обычный ментовской шмон. Сейчас все через это пройдем. — Я повернул голову в сторону говорившего и увидел Утюга, стоящего в первом ряду возле решетки.

— Это кто там пасть раззявил? — жирный казах метнулся к клетке, сжимая в руках дубину. Выудил из толпы старого каторжанина и выдернул его тщедушное тело наружу. — Ты че, старый, вообще страх потерял? — прапор резко замахнулся дубиналом.

— Отставить, Алдабергенов! — голос капитана резанул воздух. — Осужденный, вернуться в клетку. Пусть режимники потеют.

Чувствовалось, что начальнику смены не совсем приятны все эти процедуры, в отличии от жирного узкоглазого прапора-гондона, который испытывал явное удовольствие, унижая или избивая заключенных.

Утюг резким движением вывернулся из рук замершего Алдабергенова, и, направляясь к клетке, произнес:

— Благодарствую, гражданин начальник, старость и на воле не часто уважают, а в неволе и подавно. И вам, — обернулся к толстому казаху — Дай бог здоровьечка. И всем вашим родственникам до седьмого колена, и всем их родственникам, и родственникам их родственников…

— Ну старый! — прошипел сквозь зубы Серик. — Доберусь я еще до тебя!

— Лейтенант, продолжайте без меня. — капитан встал и, подойдя к вешалке, начал одевать бушлат. — Я в изоляторе. Деда не трогать. — посмотрел на прапора-казаха и вышел.

Шмон продолжился. Арестанты один за другим подходили к продолговатому, до желтизны затертому столу и выкладывали свои вещи. После осмотра одевались и становились в другую клетку у противоположной стены. Скоро очередь дошла до меня. Имущества со мной не было никакого, оно разлетелось по асфальту в «Конверте» во время приемки, уцелела лишь книга Владимира Семеновича. Но меня это не беспокоило. Барахло мое, наверное, уже штабные шныри раздербанили, растащили по своим мышиным норам.

— Ну что, Кубарев, злишься на меня? — маленькие, заплывшие хитрые глаза Серика смотрели изучающе. — Что молчишь? Наверное, хочешь мне в горло вцепиться, ну так давай, давай!

Я не отвечал, просто глядел, не мигая, на эту присосавшуюся к тощей арестантской холке отожравшуюся мразь ненавидящими глазами. Глядел и молчал. Думалось, что такими как этот урод не становятся. Таким надо именно родиться!

Первым отвел глаза прапор, видимо каким-то образом прочитав мои мысли, и процедил сквозь зубы:

— Ничего, тебе еще рога-то пообломают. Подожди немного. Следующий!

Этап повели в «Карантин», — отдельно от остальных стоящий барак рядом с дежуркой. Рыжий шнырь по прозвищу Лопата выдавал матрасы и синие с полоской одеяла. Протягивая мне скатанные постельные принадлежности, он шепнул:

— Ты Куба? Привет тебе от Немца и Димы Тягача. Матрасик аккуратней разворачивай, там гостинец передали. Если че надо — черкнешь малявку, я перешлю по адресу.

Бросив на шконарь скатку, я развернул вещи, в одеяле был спрятан пакет. Недолго думая, вытряхнул его содержимое на кровать. Любопытный грузин Горгадзе присвистнул, глядя из-за моей спины. На одеяле лежало несколько пачек «Америки», килограммовый пакет листового чая, новые с этикетками трусы с носками и большущий шмат сала — непозволительная роскошь для лагерных стен. В одну из сигаретных пачек была вставлена свернутая трубочкой «Мулька», я развернул ее. Текст был следующий:

«Братан, рады видеть тебя в этих стенах, как бы глупо это не звучало. Сегодня встретиться не получится, а вот завтра смена „Бугая“, попытаемся прорваться к тебе в карантин. От братвы прими небольшой грев, если что надо шуми через Лопату. Сильно не расслабляйся, после отбоя будут дергать в „безопасность“, но нас-то с тобой брат этим не испугаешь, тем и живы. Так что держись. Мульку сожги. Ни пуха тебе. С уважением Саня Немец, Дима Тягач.»

Уловив тоскующий взгляд грузина, бросил ему пачку сигарет, тот поймал налету и с благодарностью в глазах произнес:

— Душевно тебе, биджо, с самого централа не курил.

Вторую пачку кинул на широкий стол-«общак», рядом положил чай и сало. После этого обратился к зекам, копошащимся возле своих шконок:

— Братва, заварите чайку, хоть тоску разгоним.

— Вот это дело! — тут же откликнулся Утюг. — А ну-ка, Малой, поставь-ка кругаль кипятиться. — обратился он к «Ветерану карманной тяги», доставая литровую кружку.

За чаем познакомились, разузнали кто да что, да за что. Всего этапом вместе со мной пришло на шестерку десять человек. Когда наполнили первый кругаль чифиром, старый каторжанин Утюг стал сзывать всех к общаку. Уставшая за день от всевозможных коллизий братва, с удовольствием рассаживалась по скамейкам вокруг стола. Лишь один из зеков не торопился и продолжал сидеть на своем шконаре. Приметив это, я сделал три глотка и, запустив чифир дальше по кругу, поднялся и подошел к нему. Внешность у арестанта была впечатляющая — высокий, широк в плечах, гордо поднятая голова и смелый взгляд. Но больше всего поражали глаза — умные, с небольшим хитроватым и одновременно добрым прищуром, казалось, видят насквозь любого.

— Тебя как звать-то, браток? — рядом опустился я на его шконку.

— Звать Дима. Погремуха Демид.

— Демид, Демид… Я пытался что-то найти в памяти. Погоди-ка! Ты случаем не Кости Китайца подельник?

— Он самый. — зек смотрел на меня приветливо.

— А я Куба. Саня. — и протянул руку. Рукопожатие было крепким.

— Тоже наслышан о тебе. Костя за тебя говорил, вы вроде кентовались.

— В осужденке вместе сидели, он как будто на «Четверку» поехал. Ну пацаны, вы молодцы, что могу сказать! Друг друга не топили на слежке, да и на суде держались достойно, а это редкость по нынешним временам. Так что уважаю, брат! А что к столу-то не идешь? С дороги не грех и чифирку глотнуть. День-то нелегкий выдался.

— Да не хочу вам аппетит портить. Красный я. Козел. По восьмерке прошлым сроком завхозом был.

Я немного смутился. Костя Китаец за своего подельника говаривал много хорошего, а вот про эту деталь умолчал. Может стыдно было,