Детский сад - Джефф Райман

Момент близился. Толпа на мосту, колыхнувшись, вдруг стала подаваться вперед: людям хотелось хоть чуточку протолкнуться, чтобы лучше все видеть. Милена, хотя и тщетно, пыталась спиной сдерживать натиск.

— Тихо, не напирайте! — взывала она. — У нас тут мужчина беременный!

— Да ты хоть улыбнись, — попросил Бирон Принцессу, взяв ее за руку. Она взглянула на его ладонь, как будто сравнивая со своей, и молча покачала головой.

Момент все приближался.

Люди, мобилизовав свои вирусы-часы, начали скандировать:

— ДЕСЯТЬ… ДЕВЯТЬ… ВОСЕМЬ…

Внизу в толще слякоти барахтались Жужелицы, словно опрокидываемые массовым скандированием числительных:

— СЕМЬ… ШЕСТЬ…

«Город по ночам будет залит огнями, — размышляла Милена. — На огромных экранах в парках начнут показывать фильмы. А может, даже и видео. Между разными Братствами начнется соперничество: что кому принадлежит. Многим придется перейти на другую работу».

— ПЯТЬ… ЧЕТЫРЕ…

Бирон обернулся к Милене и со слабой улыбкой легонько ее пихнул: дескать, мы же только ради этого сюда и пришли; ну же!

— Три, — вместе со всеми без особого энтузиазма промямлила Милена.

«Появится масса новых болезней, новых видов болезней».

— ДВА! ОДИН!

В предвкушении зрелища гудением зашлись рожки, засвиристели свистки. Лавина глухого рокота, отдельные звуки в котором становятся неразличимы.

— НОЛЬ!!

Ничего не произошло.

В сгущающемся сумраке послышался раскат смеха и улюлюканья.

— НОЛЬ! — с новой силой продолжала скандировать толпа. — МИНУС ОДИН! МИНУС ДВА!

На «минус два», мигнув, вспыхнул свет. Бац! И он в мгновение высветил фасад здания «Савой» — ночлежки для бездомных. Цепь огней, казалось, перепрыгивала с фонаря на фонарь, загораясь непривычно ярким светом.

Бэм! И в секунду по фасаду «Шелл-Мекс» чиркнули снопы света из направленных снизу прожекторов. Фасад заблистал, словно заново омытый, на фоне вечереющего неба. Цепь огней перекинулась по всему Северному берегу, через места швартовок и доки к каменному подножию набережных. Свет засиял на гранитном персте Иглы Клеопатры. Огни пошли плясать по всей длине моста Ватерлоо. Бэм, бэм, бэм — оазисы света, золотистые как на закате дня, ожили, отрадно контрастируя с померкшим небосводом.

— А-ах! — завороженно ахнула толпа. — А-а! — Это было даже красивее, чем они себе представляли. Все так или иначе пытались себе вообразить, как оно когда-то было: города, залитые электрическим заревом; свет, глазами сияющий в окнах. И — вот оно, будто они перенеслись во времени. Электрический город возрожден. Пошел отсчет эпохи Восстановления.

Повскакивали на ноги Жужелицы, чутко дрожа от восприятия чужого восторга. Они подскакивали на месте, воя и заливаясь странным щебетом.

А по фасаду «Шелл-Мекс» медленно ползли гигантские тени: начали свой ход стрелки часов, словно отсчитывая время заново. Будто время перемен, выждав соответствующий срок, велело само себе: «Иди!»

Искусственный свет чуть пощипывал Милене родопсиновую кожу. Теперь все переменится. Будет энергия, свет и голограммы. Можно будет даже исполнить Комедию.

Повсюду вокруг кричали, свистели, восторженно топали ногами люди. Бэм, бэм, бэм, — вспыхивали последовательно огни, как вспышки памяти.

И ЕЩЕ МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как она путешествует в летательном аппарате, способном вращаться вокруг Земли.

Он был живой и невесомо плыл, раздутый газами, подобно горлу лягушки. Взмывая ввысь, он покачивался на ветру. Внизу под собой Милена-режиссер видела, как то появляясь, то исчезая из виду покачивается Англия.

Видела просторные, золотисто-коричневые от созревшего урожая поля. По прериям колосьев мерно пробегала волнами рябь ветра. Колосья как будто были конечностями Земли: пошевеливая ими, она вращалась. Среди полей проглядывали мелкие островки буков и платанов. Слегка извилистой линией тянулась река, в цепком объятии коралловых берегов. Тень летательного аппарата призрачно пересекла реку, взняв стаю перепуганных уток, запестривших в воздухе крылышками: бурый — белый, бурый — белый.

Для Милены-режиссера Англия была откровением. Она не выезжала за пределы Лондона лет с одиннадцати-двенадцати, и детства своего почти не помнила. Это была неизвестная страна, обширная и полная жизни; и позабытая, как само детство.

Внизу проплывали деревушки с домами-ульями по соседству с древними церквями и каменными амбарами. Возле домов стояли разлапистые грушевые деревья на костылях подпорок, занимая целые участки. Дети уносили в поля провизию на головах. Стайки ребятни суетились в оградах Детсадов, то рассыпаясь, то сбиваясь в кучу, как скворцы в воздухе. Ломовики тянули по полям уборочный инвентарь, взбивая золотистые облачка пыли. Мелькнула внизу стеклянная крыша лаборатории: чаны, баки и ряды блестками сверкающих чаш. Тут и там проплывали бамбуковые рощицы, в тени которых обедали работники.

Столько жизней складывалось в единый орнамент, столько событий — в разных полях, в прилегающих селах. Словно предстал разом образ «Сейчас», синхронность жизни. Различимы были и тени облаков, и наступление атмосферного фронта. И как будто бы открылось будущее детей, различимых внизу.

«Я возвышена; возвышена в самом буквальном смысле слова».

Милена Шибуш будет продюсером и режиссером «Божественной комедии». И поставит ее так, как всегда хотела, — заполняя небо светом и музыкой, музыкой Ролфы.

Музыка Ролфы наполняла всю ее жизнь. Милена слышала ее в уме, где бы она ни была. Она выучила ее наизусть, даже без помощи вирусов. Музыка стала для нее способом общения с собой. Была ли она одинока, несчастлива, поглощена мыслями или же на подъеме — музыка сопутствовала ей всюду, подчеркивая настроение, в каком она в данный момент пребывала.

В данный момент она тихонько напевала горную тему — то, как Данте взбирается по горе чистилища.

В секунду стелющийся внизу пейзаж оказался подернут белесой дымкой, а там и вовсе стерт сгустившимся ватным комом (так бывает, когда тебя одолевает вирус). Милена находилась внутри облака!

Она подалась вперед, чтобы разглядеть и запомнить. Все было серым, как туман. Конечно, конечно, облако должно быть именно таким! Мягкое, серое, с сыростью. Пластины целлюлозы, которые служили окнами, запотели.

«Жаль, ничего не видно», — мелькнуло у Милены. И тут аппарат сморгнул. Некая перепонка, мелькнув, очистила наружную пленку от капелек влаги.

Милена теперь была Терминалом. Она чувствовала аппарат всюду вокруг себя: и километровую длину его нервных окончаний, и то, как она сама главным узлом пребывает в самом центре его организма. Аппарат был живым, но у него не было своего «я»; им была Милена. Он готов был подчиняться любому ее приказанию. Чувствовалось, как аппарат, сплотившись вокруг нее, ожидает курса, каким нужно следовать. Ожидание было таким нетерпеливым, что Милена внутренне отстранилась.