Сердце Дракона. Часть I - Кирилл Сергеевич Клеванский

— Да, — кивнул Эйнен. — Мать-природа всегда справедлива. И даже капля их крови, оброненная сотни поколений назад, несет в себе частичку не только их могущества, но и их сути. А как бы хорошо зверь не прикидывался человеком, но он всегда в глубине своей души, в глубине своей сути остается зверем.

Хаджар, слушая рассказ Эйнена, постепенно погружался в собственные воспоминания. С самого детства он был весьма вспыльчивым мальчишкой, о чем ему постоянно говорили отец, дядя и генерал Атикус. Кто-то его ругал за это, другие советовали сдерживать характер. И лишь мать тепло улыбалась, одним касанием волос способная успокоить нрав сына.

Но, несмотря на всю горячность, Хаджар никогда не терял голову от гнева или ярости. Но в последней битве он с головой нырнул в кровавый омут, едва в нем не захлебнувшись. Если бы не помощь лысого “монаха” с островов, то он точно потерял бы себя в той круговерти смертей.

Был ли это он сам или сердце, бьющееся в груди?

— Зов крови — это как обоюдоострый нож. Один конец ты направляешь на врага, а второй прижимаешь к собственному горлу. Если не удержишь, погибнешь. Превратишься в подобие своего далекого предка. Зверя, лишенного разума, живущего только инстинктами и желаниями.

— Но ты говоришь, что его можно направить и на врага?

Эйнен кивнул. Он отложил спицу и, вновь открыв глаза, посмотрел на Хаджара.

— Сперва я недоумевал, почему ты не используешь зов. Мы успели побывать в самых разных смертельно опасных ситуациях, и ни разу ты не позвал свою кровь. Поэтому я не особо тебе доверял. Думал, ты хочешь использовать зов как козырную карту. Но впоследствии стал подозревать, что попросту не знаешь, что держишь в своих руках еще один меч. А последняя битва все расставила по своим местам. Я понял, что ты банально не умеешь этого делать.

Хаджар молча вглядывался в бескрайние просторы ночного неба. Было ли это связано с тем, что теперь его звали Хаджар Дархан, а на лбу качались амулеты бедуинского шамана, или с чем-то другим, но теперь холодный звездный свет больше не вызывал отторжения.

Интересно, Травес, сидя в своей пещере, скучал по этому свету? А еще интереснее, отчего его учитель так неохотно делился знаниями с тем, ради кого поделился жизнью? Пусть и его жалким подобием.

Он никогда и ничего не рассказывал о зове.

— И как же мне, как ты говоришь, позвать свою кровь?

— Я ждал этого вопроса, Северянин. — Эйнен достал из-за пазухи небольшой мешочек, разукрашенный сверкающим в свете костра бисером. — Это смесь, которая погрузит тебя в глубокий сон, Хаджар. Настолько глубокий, что даже свет Реки Мира станет для тебя тусклее самой дальней звезды. В таком сне, по легендам, некоторые могущественные адепты, далеко оставившие позади стадию Рыцаря, могут находиться веками. Для них он сродни медитации, но для нас — просто сон.

Эйнен протянул мешочек. Хаджар осторожно принял его, пока не рискуя распутывать сложный узел на тесемках.

— И что же я увижу в этом сне?

— Своего предка. — Фиолетовые глаза опасно сверкнули, отражая оранжевый блеск пламени костра. — Ты увидишь дракона, чья кровь течет в твоих жилах. Увидишь его на пике могущества. Во всем его блеске и великолепии, а потом…

Эйнен выдержал едва ли не театральную паузу и с силой вонзил спицу в костер.

— …ты сразишься с ним. Сразишься со своим внутренним зверем. Подчинишь его своей воле. Сделаешь ручным псом. Только так ты сможешь использовать зов.

Хаджар взвесил в руках мешочек. Почему-то ему показалось, что тот весит куда как больше той смеси, что в него убрали.

— А что будет в случае, если я проиграю?

Эйнен что-то нажал на посохе, а затем смазал появившееся лезвие смесью из другого мешочка. Острие он направил строго в горло Хаджару.

— Это яд рыбы капкана. Одна его капля может отравить целый город. Здесь их пять. Если я пойму, что зверь в тебе побеждает, то немедленно прекращу твои страдания.

Хаджар медленно переводил взгляд с мешочка на отравленное острие и обратно.

Секунду спустя он уже вытряхивал содержимое себе в рот.

Мгновение.

Тьма.

Глава 309

Хаджар падал в глубину тьмы. Настоящей тьмы. Неподдельной. О такой мать не расскажет своему ребенку, а мужчины не будут угрюмо обсуждать, когда лечат душу алкоголем. Эта тьма была живой. Она шевелилась. Она ласкала. Она манила теплым беспамятством и обещанием безмятежного… ничто.

В этой тьме не было даже памяти о свете. Мрак по сравнению с ней выглядел нашкодившим ребенком. Ночь — стеснительной девкой, мнущейся перед тем, как решиться на отчаянный шаг.

В этой тьме не прятались монстры. Монстры прятались от этой тьмы.

В ней не было ничего.

Даже тьмы.

Хаджар исчезал в ней. Пропадал. И только осознание того факта, что он падает внутрь себя, не давало Хаджару раствориться. Это знание, словно крепкий канат, обхватило его сердце. И сквозь него Хаджар увидел далекий свет Реки Мира.

Как и предупреждал Эйнен, она выглядела самой тусклой звездой на самом темном небосклоне. Но даже так эта маленькая точка была для Хаджара целым миром. Он знал, что стоит ему потянуть за нее, стоит позвать свет, и тьма вокруг, как бы сильна она ни была в своем ничто, исчезнет и придет свет.

Но Хаджар не торопился этого делать. Он хорошо был знаком с тьмой. Она была его верной подругой на протяжении года одиночества. И первое, что сделал Хаджар, произнес:

— Хаджар Дархан. — И эхо разнеслось по королевству ничего.

В этом эхе Хаджар услышал свое сердцебиение. Как и тогда — в казематах Примуса. Только его собственный голос и воля помогли ему выжить. Помогли не сдаться.

Так же, как помогут и сейчас.

Воля Хаджара выглядела в этой тьме клинком. Исполинским, огромным, таким, что в реальности она могла бы поцарапать небо и напугать богов. Хаджар видел перед собой вовсе не бездонную тьму, от которой многие бы поседели, а иные мигом исчезли бы разумом и душой.

Хаджар видел лишь дверь, ведущую к силе. И он потянулся к ней. Его ладони светились черным светом, ибо даже черный в этом мраке выглядел как золото дневного луча.

Руки Хаджара комкали тьму, рвали ее на клочья, а затем он упал на вершину горного пика.