Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko

…Стол еще не был накрыт. Ваня удивился. Мы поставили бутылки, зашли в дом. Причина стала понятна. Теперь плакала Варвара в объятиях Эльбиды. Мария металась возле печи.

Вид двух проголодавшихся мужчин, не поддавшихся искушению погребом, призвал женщин к порядку. Слезы вытерли, бросились накрывать. А так как восточным женщинам нет равных в этом искусстве, то через считанные минуты мы все уже сидели за столом. Перед каждым из нас дымилась тарелка какавьи. Ваня заканчивал наполнять последнюю рюмку.

И как бы Эльбида и Варвара не гоняли его, здесь они, конечно, следуя незыблемым правилам, замолчали, уступив первое слово. Ваня поприветствовал нас в доме. Выразил уверенность, что все беды миновали, и что нас отныне ждет хорошая, спокойная и счастливая жизнь. Поблагодарил Господа за то, что он всех нас хранит и оберегает. Мы хором произнесли «Слава Богу» и выпили.

Я не без любопытства смаковал первый обещанный Ваней напиток, шиповку. Оценил как сильно газированную фруктовую брагу с приятным запахом и вкусом земляники. Ваня внимательно наблюдал за мной. Я одобрительно цокнул. Добавил при этом, что пьется легко и с удовольствием, но… Ваня мое «но» понял, кивнул, соглашаясь, что нужно следовать выработанному плану. Шиповку отдали женщинам. Сами перешли к «тяжелой артиллерии». Начали с тутовой водки соломенного цвета.

Я съел первую ложку какавьи. Восхитился. Не скрывая восторга, посмотрел на Эльбиду. Она поняла причину. Рассмеялась.

— Не туда смотришь! Сестру хвали! Она все приготовила. Мы с Варварой только плакали.

Ваня не мог не воспользоваться представившимся шансом.

— Наконец-то пробую нормальную какавью! Даже мидий добавила! Спасибо тебе, Мария!

Варвара и Эльбида изобразили гнев и желание избить неблагодарного мужа и деверя, но потом присоединились к нашему с Марией смеху. Фундамент был заложен, и дальше беседа потекла легко и непринужденно.

— Хороший у вас дом! — оценил я. — Крепкий, надежный.

— Да, — хором согласились.

— Тяжело такой построить?

— Были бы деньги… — улыбнулась Эльбида.

— Расскажете?

— Не стану скрывать, — начала Эльбида. — Если бы не мой брат, отец Адонии, два этажа мы бы не потянули. Мой-то в офицеры не вышел. Так унтером и дослужил до отставки. Можно было взять единовременной выплатой, отказавшись от ежегодных. Восемьсот рублей дали, брат добавил. Так и построили. На материал хватило. А строили все вместе — балаклавцы подсобили. Работали не покладая рук — и унтеры, и обер-офицеры. Теперь у них есть у кого остановиться, когда в Ялте по службе бывают.

Ну, просто классика жанра: отставной прапор — с домом, а его командир — на посылках.

— А живете на что?

Эльбида и Варвара горестно вздохнули.

— На пенсии Иоаниса сидим. Он чуть не дослужил до полной, поэтому получает треть от зарплаты капитана. А это всего триста рублей в год. На это и живем. Тяжело, конечно! Но если наладишь хозяйство, научишься правильно тратить, жить можно. Мы, конечно, как сыр в масле не катаемся, но, грех жаловаться. Не бедствуем и не голодаем. Если бы не увлекался наш вояка наливками своими, вообще было бы, можно сказать, хорошо. Пуд сахару — сорок пять рублей! И все на это дело…

— Не пойму, а где хозяин дома? — спросил, думая стрелки от Вани перевести и уже чувствуя, что сморозил глупость — Эльбида же в черном.

— Так вдова я, — удивилась моему вопросу Эльбида.

Чтобы сгладить неловкость, спросил то, что осталось непонятным:

— Вы часто говорите: Балаклава, балаклавцы. Я знаю, что там греческий батальон. Догадался, что живете, друг друга поддерживая. Как так вышло?

Ваня расправил плечи, подбородок вздёрнул, пригладил усы[2], сразу став не деверем и мужем-подкаблучником, а бравым капитаном Мавромихали:

— Полвека назад при светлейшем князе Потемкине греческая эскадра в Архипелаге билась славно с турками! Корсары! Закончилась война, и пригласили наших отцов в Крым. Не подвела матушка-Россия и матушка-императрица — взяли под свое крыло! Так и появился греческий батальон с расположением в Балаклаве. Весь из бывших капитанов! Кто за штатом остался, тех не бросили. Живут общиной в поселке Балаклавском. Церковь своя. И оружие свое! — возвысил голос Иоанис. — Ружья наши старые, что от отцов остались. А форму новую справили. Потом тебе все детали расскажу.

— Ой, — вмешалась Варвара. — Вечно ты со своей формой.

— А ну! Цыц! Форма есть наипервейшее дело! Нам ее сам император придумал! Не баран чихнул!

— Форма у вас красивая, — срочно вмешался я, предупреждая разгорающийся спор.

— И служба ответственная! На нас же весь южный берег Крыма. Кордонная стража, понимать надо. Контрабандистов гоняем. И карантин — тоже за нами. И за татарами приглядываем. Уж нас-то они боятся! Чуть вздумают бунтовать в горах — рота в ружье! Ать-два! — закричал Ваня на весь двор. — Прозвали нас, черти басурманские, арнаутами[3]. Да какие же мы арнауты⁈ Албанцы — наши наипервейшие враги! Видать, крепко мы татарам всыпали, раз так нас прозвали. Но, шалишь, мы — греки! Ружья албанские, да вера православная! Чалму ни за что не наденем! Турка — на ножи!

— Все-все, разошелся, черт старый! — вмешалась Варвара.

Капитан стух. Махнул рюмку тутовой. Закусил селедочкой свежего посола.

— Давай, Коста, грушевой отведаем! Помянем моего боевого товарища, мужа Эльбиды, унтер-офицера греческого батальона Кириакоса Мишу.

— Извините, что спрашиваю, а как это случилось?

Эльбида всхлипнула.

— Да как обычно, — Ваня взял на себя рассказ про гибель свояка. — Мы же берега патрулируем. Раз нарвались на контрабандистов. Или они на нас. Теперь разницы нет. Обычно, контрабандисты стараются с нами не связываться. А эти какие-то дурные, что ли, попались. Или товар был очень важный и дорогой. Начали отстреливаться. А Миша… Он мне обед привез. Увидел, как мне ногу прострелили, забыл, что в отставке, бросился. И сам на пулю нарвался. Ну и…

«Я, конечно, идиот, все-таки, причем, в кубе», — корил теперь себя в душе.

Определение было к месту. Мало того, что про мужа Эльбиды ляпнул. Я же в какой-то момент подумал, что можно воспользоваться знакомством с Папой Допуло и наладить здесь контрабандный бизнес. Все ж мысль о том, на что Мария будет существовать, мне не давала покоя. Теперь была очевидна моральная убогость этой мысли. В первую очередь, было бы верхом непорядочности, предлагать, образно говоря, купить веревку родственникам повесившегося. Во вторую: не меньший