Управитель - Игорь Николаевич Конычев

— Я думаю, что прежде, чем делать выводы, необходимо все тщательно проверить. — Ушел от прямого ответа Нечаев. — И в этом деле очень рассчитываю на вас двоих.

Мы с Дарьей вновь переглянулись и одновременно кивнули.

— За сим, не смею вас больше задерживать, — глава Тайной канцелярии поднялся из-за стола и пожал мне руку. — Передавайте Григорию Ефимовичу мои наилучшие пожелания. Пусть поправляется.

— Поправляется? — я смутился. — А он что, приболел?

— Видите ли, после вашей предполагаемой кончины, он решил править вашим драгуном…

— Ой, дурак, — только и выдохнул я.

— Лучше ему так не говорить, — деликатно заметил Нечаев. — Но, вижу, суть вы поняли — Чернобог едва не убил Распутина.

— И это, очевидно, добавит мне проблем в Академии, — я удрученно покачал головой.

— Определенно, — отчего-то улыбнулся глава Тайной канцелярии. — Но у меня нет никаких сомнений, что вы со всем справитесь.

16. Сердцеед

Мое возвращение в Академию прошло тихо и мирно. Другим курсантам о моей преждевременной гибели решили не сообщать, пока не найдут тело, поэтому все считали, что я просто загулял. Такое положение дел меня целиком и полностью устраивало: меня никто ни в чем не подозревал, да и вопросов лишних не задавал. Разве что князь Зорский, с которым мы пересеклись вечером в коридоре, глянул на меня с осуждением, но ничего не сказал.

Не успел я закрыть дверь своих апартаментов в общежитии, как в нее осторожно постучали. На пороге стоял молодой Шереметьев, как всегда бледный и немного рассеянный, с тонкой стопкой бумаг в тонких руках.

— Добрый вечер, граф, — он слабо улыбнулся. — Ввиду вашего отсутствия, я взял на себя смелость подготовить для вас конспекты лекций Григория Ефимовича, — он протянул мне свои бумаги.

— Право, не стоило так утруждаться, — такое внимание и забота меня смутили.

— Кому-то все равно пришлось бы, — пожал узкими плечами молодой человек. — Распутин велел.

— И вы вызвались добровольно? — я взял конспекты и положил на тумбочку рядом с дверью.

— Признаться, он так на меня глянул, что скорее добровольно-принудительно, — улыбка Шереметьева стала шире, но выглядела несколько смущенной. — Теперь мои слова о «смелости» выглядят довольно глупо…

— Нисколько, — я покачал головой, маскируя за вежливостью размышления.

Что побудило Распутина заставить спешно подготовить для меня конспекты? Он думал, что я погиб, значит, поручил Шереметьеву все подготовить совсем недавно. Но Распутин мог и сам просто дать мне нужные записи или книги, но предпочел выбрать для этой задачи курсанта, приглядеться к которому меня просил Нечаев. Если учесть, что мой наставник знает о Тайной канцелярии, то не исключено, что он в курсе происходящего. Возможно, эта напускная забота о моей успеваемости не более чем маскировка, чтобы помочь мне втереться в доверие к Шереметьеву.

Как бы то ни было, я решил не упускать благоприятную возможность завести дружбу с Николаем. Но сделать это мне хотелось скорее для того, чтобы лично убедиться в его невиновности.

— Войдете? — предложил я, отступая чуть в сторону и делая приглашающий жест рукой. — У меня есть неплохой коньяк.

— Прошу простить, граф, — с сожалением покачал чернявой головой молодой Шереметьев. — Время уже позднее, а мне нужно придерживаться режима дня. Да и пить доктор запрещает — это скверно сочетается с горькими пилюлями, коими он пичкает меня едва ли ни с самого рождения.

— Не сочтите за грубость, но от какой хвори лечат столь обстоятельно и долго? Мне неизвестны подобные недуги.

— Они никому не известны, — вздохнул юноша, — но это не мешает им изводить людей. Говорят, это связано с влиянием абсолюта, но никаких доказательств нет.

— Если я чем-то могу помочь…

— Не можете, — с неподдельным сожалением произнес Шереметьев, и его взгляд затуманился. — Никто не может.

Мы немного помолчали, и каждый задумался о своем.

— Мне пора, — вежливо улыбнулся Николай. — До завтра, Михаил Семенович.

— Можно просто Михаил, — предложил я и протянул ему руку. — Спасибо за конспекты.

— Пожалуйста, — рукопожатие Шереметьева оказалось вялым и слабым. — Доброго вам вечера.

— И вам.

Мы распрощались, и Николай Шереметьев пошел дальше по коридору к своей комнате. Я вышел и проводил его взглядом, а когда собирался вернуться и закрыть дверь, он вдруг обернулся.

— Григорий Ефимович сказал, что завтра занятия начнутся в подземелье под Академией. Велел никому не опаздывать.

— Буду вовремя, — пообещал я.

— И еще, — Шереметьев замолчал в нерешительности, но потом все, же произнес. — Я настоятельно рекомендую вам сегодня ознакомиться с первым конспектом. Уверяю, вы найдете в нем нечто особенное.

— Хорошо, — по взгляду собеседника я понял, что он имеет в виду нечто отличное от лекций Распутина. — Непременно прочту его.

— Доброй ночи, — еще раз пожелал мне Николай и скрылся за дверью.

— Доброй, — пробормотал я, возвращаясь в свои покои.

Едва замок щелкнул, конспекты Шереметьева оказались в моих руках. Я включил светильник и сел в удобное кресло рядом с небольшим круглым столиком. Большая часть записей сразу же оказалась на столешнице — меня интересовала самая верхняя тонкая тетрадь, на которую просил обратить внимание Шереметьев.

На обложке аккуратным подчерком было выведено название конспекта: «О полозах, их строении и повадках». Начав читать с первой страницы и углубляясь в текст, я с каждой минутой все больше недоумевал, что имел ввиду мой сокурсник. Все изложенные факты уже были мне известны. Но даже в противном случае едва ли представляли из себя нечто достойное особого упоминания.

Продолжая складывать убористые, красиво выведенные буквы в слова, я думал над их возможным тайным смыслом и искал зацепки, но раз за разом терпел неудачу. Наконец, трижды прочитав конспект, я устало отложил его в сторону и признал свое поражение: чтобы ни хотел поведать мне Шереметьев, это оказалось за гранью моего понимания.

Открыв окно и впустив в комнату свежий ночной воздух, я прошелся по помещению взад-вперед, то и дело поглядывая на тетрадь. Сдаваться мне никогда не нравилось, поэтому спустя пару минут мои глаза снова скользили по уже хорошо знакомому тексту.

Местами Шереметьев записывал слова Распутина