Либеллофобия - Н. Мар

стуле и рассматривала символы на футляре. Внутри прятался ключ от тайника с Тритеофреном. Футляр был небольшим тубусом с зеркальной поверхностью. Пиктограммы и цифры оплетали тубус по спирали. Они поблёскивали от прикосновений, но больше ничего не происходило. Напарник Пенелопы, богомол Крус, вывел символы на большой экран в деревенской харчевне. Там теперь был кабинет рой-маршала.

Инженеры не облегчали задачу. Вопросы к шифру множились, как дрожжи:

— Смотри, Кай, если цифры — это координаты, то их слишком мало для двух и слишком много для одной, — сказала Пенелопа.

— Может, какие-то лишние? Или вот, например, напротив пчелы шестёрка, это может означать число ног?

— Ну да, а у паука — четыре?

— Четыре… пары, — засмеялся Бритц, вынужденный признать, что и это всё ерунда.

Предположив, что числа — не координаты, а пароль, они касались их, набирая все известные даты из биографии Уитмаса Лау, из истории Урьюи и прочая, прочая. Потратили целый вечер, но футляр так и не открылся. Да ещё пиктограммы: ведь что-то же они значили!

— Мы прогнали фигуры по карминским справочникам, по шчерским летописям, группировали в нейросети, — отчитался Крус. — Нет в этом наборе знаков никакой логики.

— Серьёзно, через нейросети гоняли? — удивился Бритц. — Мы перемудриваем. Не может карминский шифр превосходить возможности наших машин. Мы что-то упускаем… Вот зачем это зеркало?

— В смысле? — нахохлился Крус. Рыжего инженера с вечной трёхдневной щетиной ещё не упрекали в перемудривании. Напротив, обычно ему хорошо за это платили.

— Ну, у нас зеркальный футляр из храма двуличной богини.

— Двуликой.

— Отставить женскую солидарность, Пенелопа, — отмахнулся Кайнорт. — Отразите ряды зеркально. По горизонтали и вертикали.

Перевёрнутые числа теряли всякий смысл, а фигурки как не имели его раньше, так и не обнаружили. Некоторые вообще не менялись в отражении. Шифр упирался и не давал себя раскусить.

— Может, его того? — сдался Крус. — Об угол или стеклорезом?

— Мы рискуем повредить ключ к тайнику. Какой смысл прятать нечто в хрупкий футляр, если не подстроить самоуничтожение содержимого при попытке взлома?

Всё было не то. За полночь Бритц распустил богомолов спать с нехорошим, скребущим предчувствием, которому не придал значения. Лёжа в постели, он опять возвращался мыслями к Марраде. Чем… кем она заняла себя этим вечером? Рука потянулась к пульту видеонаблюдения: у рой-маршала был доступ к каждому закутку. Но Кайнорт одёрнул себя. В самом деле, он не станет следить за частной жизнью своей женщины. Это уж совсем уж так-то уж…

* * *

Наутро он понял, какой же был идиот. Позволить Крусу проводить Пенелопу! Проглядеть интрижку двух богомолов! Это стоило ему целого дня: Крус валялся в медблоке, инкарнируя с грехом пополам, а Пенелопа ревела в карцере. Чтобы провести время с пользой, Кайнорт вызвался перекинуть в Кумачовую Вечь оставшиеся гломериды и заодно заглянуть в эквилибринт.

Признаниям, добытым в пыточной, он не доверял. Мозг выдумывает фантастически правдоподобную ложь, только чтобы прекратилась боль. Рой-маршал сам бывал в плену. Помнил, как кричал то, что угодило бы палачу, а не то, как было на самом деле. Особенно, когда он действительно ничего не знал. Нет, инструмент давления на Уитмаса Лау лежал в тонком конверте в заднем кармане брюк. Миллионы зерпий: самое место им было на заднице.

— Здравствуй, Уитмас.

Ему не ответили. Кайнорт уже и забыл, как плох шчер. Так плох, что от слёз и холодного пота затуманились стёкла эквилибринта. Так плох, что в его камере казалось темнее, чем в соседних. И пахло кровью. Нет. Воспоминанием о крови. Таким живым, которое умело вызывать галлюцинации. Иногда Бритц разыгрывал сочувствие, чтобы расположить пленника к разговору по душам. Но в атташе он видел отражение своего прошлого и, вероятно, будущего. Вот об этом ему хотелось поговорить на самом деле. О том, как он всё понимает. Если бы этот разговор был возможен. Если бы это не он своими руками убил Амайю и Чиджи.

В этот раз Бритц разыгрывал не плохое, а хорошее настроение.

— Мы расшифровали координаты тайника, — рискнул он соврать, покручивая в пальцах футляр. — Угадай, что мне от тебя нужно.

— Ключ.

— Ключ, да. Уитмас, диастимаги бегут с Урьюи.

— Шестилапое ты брехло… маги не предатели.

Кайнорт разбросал перед стеклянным взором атташе нарезки новостей Урьюи — с кадрами уличных беспорядков и забастовок. С транспарантами, на которых вчерашние соседи, друзья, братья перекидывались обвинениями.

— Маги не предатели, — эхом повторил Бритц. — Да взять хоть тебя. Восхищён и подавлен твоей преданностью. Но на Урьюи диастимаги и смертные считают предателями друг друга. Знаешь, по какому поводу мятеж? Эту вашу Жирную Жабу, Жанабель, уже неделю никто не видел.

— Если даже и так! Пусть одна гадина бежала, но обычным магам никто не даст столько звездолётов. Хотят или нет, они вынуждены будут остаться и размазать вас по…

— Смотри, что у меня есть.

Конверт из заднего кармана хрустнул в руке.

— Хитиновый банк мечтает инвестировать в освоение планеты, пригодной для жизни. Я предложил сделку на миллиард новых клиентов. Через меня они заплатят союзу контрабандистов, чтобы те быстро и без лишнего шума вывезли магов с Урьюи. Вот — их кредит.

С каждым словом Уитмас мрачнел всё сильнее, хотя едва ли это было возможно.

— Челночную дипломатию освоил.

— Я тоже изучил твои методички, Лау. Да, это было нелегко: маги улетят, если найдутся корабли, контрабандисты дадут корабли, если заплатить, а банк заплатит, только если маги гарантированно улетят. Этот конверт — горизонт событий.

Атташе покачивался на краю койки, будто на некой грани. Осталось только подтолкнуть.

— Уитмас. Ну вот чего ради ты страдаешь? Семьи уже нет. Эмбер мертва.

— И что же это… отдам тебе целый мир, и скорбь как рукой снимет?

— Я в твою скорбь руками своими злодейскими не лезу. Но Урьюи обречена. Уитмас, да не в моей это власти! Не Урьюи — так будет разбит другой мир, а не тот — так третий! За тобой же дело стало — решить, на что обречены все те другие, ещё живые дети!

— Да срать тебе на наших детей!

— А тебе!

Уитмас протянул руку за футляром. Кисть атташе была бледно-жёлтая, с проступившими венами и следами его же зубов. На ладонях не заживали царапины от ногтей.

— Дай.

— Нет.