Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

она была красивой девочкой, аккуратной, улыбчивой и вежливой, намного привлекательней Веры Ледовской, которая хоть и переросла свою детскую угловатость, но красавицей так и не стала, и уж намного красивей Ники — рыжей, веснушчатой и большеротой.

Если бы Оле Рябининой кто-нибудь сказал, что она завидует и кому — Нике Савельевой, — она бы только недоумённо вскинула брови и округлила глаза. По мнению Оленьки Ника была последним человеком на земле, которому можно было завидовать — худая, больше похожая фигурой на подростка, чем на семнадцатилетнюю девушку, с волосами, которые не брала никакая расчёска, с нелепой улыбкой на вечно обкусанных губах — чему там было завидовать? Даже смешно. И, тем не менее, Оля ей завидовала. И не только завидовала. В глубине души хорошей девочки Оленьки Рябининой гнездилось ещё одно чувство, необычно острое, злое, которое временами пугало, но от которого Оля всё же не спешила избавляться, да и вряд ли бы смогла. Иногда её охватывало жгучее желание, чтобы у Ники что-нибудь случилось, что-то пошло не так, и, воображая себе заплаканное лицо подруги, красный, распухший нос, представляя себе это жалкое зрелище, она испытывала даже не удовольствие, а наслаждение, душное, сладкое и опьяняющее.

Но у Ники Савельевой ничего не случалось. У неё всё было хорошо. Ровно. И эта несправедливость очень удручала Олю Рябинину. Никин отец занимал чуть ли не самый высокий пост в Башне, хоть и был безродным выскочкой (Оля слышала: так говорила мама своим близким знакомым), и потому никому в школе и в голову бы не пришло оспаривать закрепившееся за Савельевой негласное звание принцессы; Ника жила в одной из лучших квартир наверху, и, хотя самой Оле квартира Савельевых не нравилась, она считала, что обладали ею Савельевы незаслуженно; и даже их дружеское трио на самом деле никаким трио не было — ведь ей, Оленьке, отводилась жалкая роль тени, которой можно безнаказанно помыкать. А самым большим огорчением для Оли Рябининой был Саша Поляков, которого рыжая уродина Савельева крепко привязала к себе.

Этот красивый, спокойный мальчик нравился Оле. И иногда, засыпая в своей мягкой и уютной кровати под обволакивающий свет ночника, удобно подоткнув под голову подушку, пахнущую лавандой и летней свежестью, она даже думала, что это любовь, хотя, конечно, никакой любовью это не было — это было прихотью, детским капризом, навязчивым желанием обладать тем, чем обладала та, кого Оля Рябинина ненавидела. Ненавидела до помутнения. До дрожи в коленях. До темноты в глазах.

— Вы уже что-то выбрали? — перед ней незаметно вырос официант. Вежливо улыбнулся и посмотрел сквозь неё…

* * *

— Воробьёва, Нилова, хватит переговариваться, вы мешаете остальным студентам слушать! — резкий голос преподавателя оторвал Оленьку от воспоминаний, она вздохнула, посмотрела на изящные часики на запястье — до перемены оставалось десять минут — и невольно улыбнулась.

Если подумать, то с того дня, который только что всплыл в памяти, прошло не так-то много времени, меньше, чем полгода. А как всё изменилось. Для всех. Для Веры Ледовской. Для задаваки Савельевой. И главное — для неё, Оленьки Рябининой. И в этом и есть наивысшая форма справедливости, ведь каждый в итоге получает то, что заслуживает, а терпеливый и умеющий ждать — получает вдвойне. Себя Оля Рябинина именно таким человеком и считала.

Где теперь Савельева? Сидит, запертая в четырёх стенах. А её любимый папочка? Копошится среди грязных и вонючих машин где-то внизу, а часики-то тикают, и недолго осталось Павлу Григорьевичу. Вера Ледовская (Оля чуть скосила глаза на свою бывшую подружку — та сидела через проход на три парты впереди — и презрительно усмехнулась), у этой тоже, при всей внешней стабильности дела обстоят неважно: со смертью старого генерала Верино положение сильно пошатнулось. Ну да, она — из военной элиты, но будем честными, это имело бы значение, будь Вера Ледовская мужчиной, могла бы тогда служить Олиному отцу, а так… разве что замуж выскочит за какого-нибудь не слишком привередливого и не разборчивого в женской красоте чиновника средней руки.

Оленька опять заулыбалась своим мыслям и сладко потянулась, как сытая, разбуженная ото сна домашняя кошка, задела локтем лежавшую с краю тетрадку, и тетрадка слетела со стола, плавно спикировав в проход. И тут же — Оля не успела даже нагнуться, сидевший сбоку от неё Димка Русаков подкинулся, словно только этого и ждал, бросился в проход, поднял тетрадь и протянул Оленьке, угодливо и заискивающе улыбаясь. Оленька царственно кивнула (она часто репетировала такой кивок у зеркала — доброжелательный, но снисходительный, у неё очень хорошо получалось), приняла тетрадь, небрежно положила перед собой. Да… а ведь ещё несколько дней назад красавчик Русаков смотрел на неё, как тот официант в кафе — слегка прищурившись, как сквозь мутноватое, плохо вымытое стекло. Ну ничего. Теперь уже так не будет.

При мысли о том официанте и о незамечающем её раньше Русакове на Олино лицо набежала тень. Её новая жизнь, которая так триумфально началась два дня назад на светском рауте, где Верховный торжественно объявил б их помолвке, слегка потускнела, как будто кто-то дохнул на только что вымытую и до суха протёртую грань тонкостенного стеклянного бокала, и Оленька раздражённо подумала, что не так уж и мил этот Русаков, да и вообще неплохо бы уточнить его происхождение — всё же нехорошо, если окажется, что вместе с невестой самого Верховного учатся сомнительные люди с не самой чистой кровью. Русаков, словно угадав, о чём она думает, беспокойно заёрзал на своём месте и ещё шире заулыбался, но Оля, погасив улыбку, уже отвернулась от него. Прежнее радужное настроение исчезло, но на помощь тут же пришло другое воспоминание, которое Оленька Рябинина с ловкостью фокусника извлекала из памяти всякий раз, когда ей вдруг становилось грустно, или что-то омрачало, вот как сейчас: некрасивое, перекошенное от злости, красное лицо Ники Савельевой, тогда в парке, когда она увидела их целующимися — её и Сашу Полякова.

…Нет, всё же мама была не права, когда недоумённо изогнула правую бровь и поинтересовалась, брезгливо протирая салфеткой руки: «Ольга, зачем тебе этот мальчик? Он же… он — никто». Тогда Оленька в ответ лишь пожала плечами. Конечно, Поляков был никто (это было ещё до всех известных событий), и по большому счету, узнав, что Ника Савельева его бросила — сама бросила, желание обладать этой игрушкой у Оленьки почти исчезло, но что-то интуитивно подсказывало, что не всё так просто, и именно вот это — её, Оленькины отношения с отвергнутым всеми Сашкой