Украинский гамбит - Михаил Юрьевич Белозёров

– Да я не знаю, – как всегда, при таком вопросе смутился Костя. – Мы здесь уже второй месяц…

– А мы здесь ждём и ждём, ждём и ждём, кровью, можно сказать, умываемся. Ты, парень, сообщи своим, что мы уже на пределе. Можно сказать, против всей Европы стоим. И вас, между прочим, защищаем. Тоже надо учитывать. Они же, сволочи, не остановятся. После нас полезут дальше. Гнильё собачье!

– Сообщу, – пообещал Костя, не веря даже самому себе.

Что толку, если он об этом и прямо, и косвенно говорит в каждом репортаже. Пока там наверху раскачаются, здесь уйму народа перебьют. Была б его воля, ввёл бы войска, а потом разговаривал бы с позиции силы. И что эта Америка делала бы вместе с НАТО? Неужели начала бы третью мировую из-за какой-то задрипанной Украины? С них станется. В принципе, похоже, они её, эту войну, уже раскрутили. Осталось только поставить прежирную кляксу!

– А куда едете?

– На Боссе, – Костя мысленно поблагодарил Вяткина за предусмотрительность. Не забыл, однако, Федор Дмитриевич, за делами и хлопотами своего хозяйства, выделил минуту и оповестил всех, кого следовало оповестить. Непонятно только, хорошо это или плоха? Теперь и пиндосы наверняка знают, что мы едем на юг. Впрочем, может, им не до нас? Может, они ещё крепче задружились с бандеровцами и водку с салом трескают? Мало ли какие журналисты ездят по Украине? Да нет, думал Костя, если разведка зацепилась, то это как раз их дело, отследить могут запросто.

Какая-то ускользающая мысль, как предчувствие, появилась у него в голове, но пожилой шахтёр не дал сформулировать её окончательно.

– Здесь пока тихо, но вот оттуда, – шахтёр показал на кладбище и гаражи, – вчера стреляли какие-то оболтусы. Проверить-то мы проверили, но никого не нашли.

– Как же, дядя Степан… – отозвался один из его помощников, белобрысый и тощий, со старым, потертым до блеска АК-47 через плечо, – а те?..

– Те, это не те… – веско сказал шахтёр, – а это какие-то любопытствующие. А те, которых надо было поймать, ушли восвояси.

– Нет, дядя Степан, ты что-то путаешь. Тех, которые ушли, поймали давеча и расстреляли. А те которые любопытствующие, оказались мародёрами. Их тоже расстреляли. – Он засмеялся, радостно, как человек, у которого исполнилась заветная мечта.

В глубине души Костя умилился его горячности. Он сам когда-то таким был. Куда оно всё делось?

– Мародёров я сам! – воскликнул, распаляясь, седой шахтёр, – вот этой рукой, – и он продемонстрировал бицепсы, которые бугрились, как штук двадцать хороших отбивных, сложенных вместе.

Костя ещё больше зауважал его за решимость и отвагу.

– А я! – воскликнул в запале белобрысый помощник, – вот так сделал, – он сорвал с плеча АК-47, на котором поблескивал штык, и проделал пару упражнений рукопашного боя.

– Молодец… – почти иронично оценил старый шахтёр и ободрительно кивнул головой.

И Костя услышал две истории. На терриконе в Буденовке взяли корректировщика огня, который ни бельмеса не понимал по-русски. Оказался каким-то чумовым румыном-экстремалом. За разбомбленный штаб «южных» его пытали так, что он рассказал всё, что знал и не знал, а потом его ещё живого сбросили в ствол старой шахты – такого предела достигло ожесточение. Позапрошлой ночью в том же самом Буденовской районе просочилась группа смертников из этномутантов и украинских фашистов из УПА да парочки то ли негров, то ли арабов – в общим черномазых, которых естественно, здесь никто не ждал. Заняли они пятиэтажку на Майской площади и держались весь день, пока не приполз танк и не развалил дом до основания. В результате были сделаны оргвыводы и передний фронт обороны на этом направлении был усилен тремя батальонами пехоты, как впрочем, и вторая линия тоже. Дозоры были утроены, а в самых опасных местах были организованы секреты, и вообще, все вдруг стали подозрительно относиться к незнакомцам, особенно к неграм.

– Вот так мы воюем! – гордо сказал шахтёр, и с его просветленного лица можно было писать икону святого великомученика. – Если упрёмся, как афганцы у себя в стране, то никто с нами ничего не сделает. Не на тех нарвались!

Ага, уловил Костя, вот чем мы сильны – славянским духом. Только наш дух попирают все, кому не лень, та же сама заграница. Однако теперь его за пояс просто так не заткнёшь, не кушак и не шапка. А шахтёр прав, ох, как прав! Если упрёмся всем миром, никто с нами ничего не сделает!

– А вот, интересно, кто их пропустил? – ехидно осведомился третий член патруля – парень покрупнее, с независимым выражением на лице.

– Серёжа, иди ты знаешь куда! – сдержанно возмутился седой шахтёр.

Чувствовалось, что они давно спорят на эту тему, но так и не пришли к единому мнению.

– А чего, дали сто марок и прошли, как нож сквозь масло.

– Ничего они не прошли! – горячо воскликнул белобрысый. – В пятиэтажку их загнали, когда обнаружили! Главное, что до центра они не добежали! А корректировщика вычислили быстро!

– Только он Алексеевский мост развалил, наш штаб и ещё с десяток огневых точек, – ещё более ехидно заметил Сергей.

– Ты видел?! Нет, ты видел?! – искренне удивился шахтёр.

– А чего там! – махнул Сергей. – И так всё ясно!

– Мост наши специально взорвали! – сказал белобрысый, с гневом сжимая цевье АК-47. – После того, как на него танк заполз!

Должно быть, он был романтиком и представлял себе войну как противоборство двух сил – светлых и тёмных. Запад, разумеется, был тёмной силой. В светлых же силах по его представлению вся и всё должно быть едиными и сплоченными. А так не бывает, подумал Костя, люди они на то и люди – все разные. Хорошо хоть вообще удалось организовать оборону и так долго удерживать город.

– Это ещё доказать надо! – подразнил их Сергей.

– Что значит, доказать! – взорвался шахтёр. – Я тебе сейчас как докажу!

Костя уже сел в машину, уже завёл двигатель и, вырулив, объехал очередную яму от мины, а они всё спорили и спорили, хватали друг друга за грудки, и вообще, похоже, нашла коса на камень, потому что белобрысый в конце концов прыгнул на шею Сергею-здоровяку.

– Вот у нас всегда так, – сказал Игорь, – нет единства в народе, нет. Никому он не нужен, никому никто ничего не объясняет! А самое главное – его никто не любит! Эх, люди, люди…

Ему никто не возразил, потому что были согласны на все сто, если не на сто