Шайтан Иван 7 - Эдуард Тен

Глава 24

Смена командира Кавказского корпуса обошлась без помпы и лишнего шума. На смену генерал-адъютанту Галлеру пришёл генерал от кавалерии князь Фёдор Воронцов. Не кабинетный чинодрал, а боевой офицер — герой 1812 года, участник Заграничного похода, отличившийся в Персидской войне и раненый при подавлении Польского восстания. Свой генеральский чин он выслужил не на паркете, утирая подошвы бальных туфель, а на поле боя.

Воронцов пользовался в армии репутацией лихого кавалериста и терпеть не мог интендантов, познав на себе весь их произвол. Легендарная быль о том, как он вынудил собственного интенданта участвовать в кавалерийской атаке, была известна во всех штабах. Неудачливый чиновник, не доехав до врага, от страха обмочился, свалился с коня и сломал ногу. Едва узнав о назначении Воронцова, вся интендантская служба корпуса вздрогнула и замерла в тревожном ожидании.

Оставлять на службе верного генерала Галлера, после случившегося скандала, император не мог. Поэтому для генерала Воронцова, изнывающего от скуки и безделья многолетней отставки, новое назначение стало глотком свежего воздуха. Вызов императора и назначение его командиром Кавказского корпуса взбодрило его, позволило сбросить с плеч годы забытья. Новый командир корпуса и глава военной администрации Кавказского округа, после краткого ознакомления с управлением корпуса, отправился в ознакомительную поездку осматривать доставшееся ему наследство. Сопровождали его несколько офицеров штаба, полуэскадрон драгун, полусотня казаков и небольшой обоз. Эта поездка была столь неожиданной для всех, что подготовиться к встрече столь высокого начальства никто не успел. Все были застигнуты, как говориться, со спущенными штанами. Спустившись по военной грузинской дороге, генерал Воронцов прибыл во Владикавказ совершенно неожиданно для его коменданта. Генерал Воронцов на некоторое время задержался в городе знакомясь и вникая в дела. Следующими он планировал осмотреть Грозную, Назрань, Пятигорск. Он молчал и не рассказывал никому о своих планах. Его окружение, состоявшее из адъютанта и нескольких офицеров штаба не знало куда далее он последует. Узнав, кто прибыл с проверкой, к генералу Воронцову стали прибывать некоторые Кабардинские и Осетинские князья и уздени, чтобы выразить своё почтение и присоединиться к свите князя.

***

После краткого пребывания на базе мне пришлось вновь отбыть в Картах. Помимо посещения Хайбулы я хотел провести учебные манёвры с третьей, четвёртой сотнями. Необходимо было отработать взаимодействие в предстоящей компании. Хотел быть уверенным в их подготовленности. Четкое знание и выполнение своего манёвра имело большое значение. Помимо моего обычного сопровождения со мной вышел Костя со своими разведчиками. Два десятка. Решил ехать в карете.

— Здравия, командир! — Встретил меня Веселов.

— И тебе не хворать, Ерёма. Опять скажешь, что счастлив видеть меня? — Усмехнулся я.

— Скажу, командир. Сотня к выходу готова, четвёртая должна завтра выйти. Встречаемся за Ума-отаром. Не спеша, два дня ходу. — улыбается никогда не унывающий Веселов.

— А чего грустить, командир. Солнце светит, сотня в порядке. Гранаты привёз, командир? — вдруг озаботился он.

— Привёз, двести штук. Про два гранатомёта с сорока гранатами к каждому я промолчал. Командир нашей артиллерии Суворкин просто напросился на манёвры, чтобы испытать гранатомёты в свободной обстановке, во всех режимах. С ним его артиллеристы Буланов и Суслов, на двух фургонах. Пришлось уступить. Всю дорогу они отрабатывали быстрое развёртывание и тренировались упорно и со старанием.

— Прежде чем учить кого-то, должен сам уметь это делать лучше всех. — Доложил Суворкин заметив, что я наблюдаю за его тренировками.

— Согласен, Виктор, правильная постановка вопроса.

Выступили рано утром. На отработку манёвров вышла вся сотня, сто пятнадцать человек, полевая кухня, два фургона. Десяток разведчиков присоединился к батальонной разведке и они ушли вперёд. По мере движения сотня четко выполняла команды сотника. Разворачивалась, перестраивалась, занимала оборону и вновь перестраивалась от различных вводных исходящих от меня. Придраться было не к чему. Веселов отменно подготовил сотню и он гордился своими бойцами. Мы быстро двигались к месту встречи с четвёртой сотней, аккуратно обходя посевы селян. Ночью встали лагерем с соблюдением всех положенных предосторожностей.

— Что сказать, Ерёма, молодец. Сотня подготовлена отменно. База твоя содержится в порядке. Объявляю тебе благодарность.

Ерёма, довольно улыбаясь, посмотрел на своего хорунжего, чтобы убедиться, что он слышал похвалу командира в его адрес. Мы сидели у костра. Лагерь затих почти сразу после ужина. Бойцы, уставшие после всех манёвров и экзерциций, спали едва присев на спальные места.

— Скажи, командир, — голос хорунжего Вани, из сотни Веселова, прозвучал из темноты, — бают, ты с самим царём чаи распиваешь запросто. Ну, каков он, царь-то?

Вопрос застал меня врасплох. От такого простодушного любопытства я на мгновение растерялся.— А что тебя интересует, Иван?

— Про чай, правда, что ли? — не отступал хорунжий.

— Правда, Ваня. Только не запросто, а всего один раз. Мне выпала честь провести час в обществе царской семьи.

— Ну и каково это? — в голосе Ивана загорелось неподдельное любопытство, и вокруг костра воцарилась тишина, слышно было лишь потрескивание дров.

— Да ничего особенного, — пожал я плечами, стараясь говорить легко. — Чай, если честно, остывший, удовольствия мало. А вот пирожные… те были объеденье. А царь… он такой же человек, как и мы с тобой. Высокий, бородатый, с бакенбардами. И чай пьёт самым обычным образом.

— Это как же, командир? — не понял Ваня.

— Через рот, Ваня. По другому никак.

Повисла секундная пауза, а потом тишину ночи разорвал грохот всеобщего хохота. Смех был таким громовым и дружным, что несколько бойцов, спавших неподалёку, вскочили на колено и стали вглядываться в темноту, нацеливая ружья.

— Да ну вас, черти, — сконфузился Ваня, и даже в тусклом свете костра было видно, как он заливается краской.

— Тихо! — гаркнул я, хотя улыбка сама рвалась на губы. — Чего ржёте? Бойцов перепугали, бестолочи!

Мне стало искренне жаль смущённого Ваню. Для меня, человека из двадцать первого века, царь — всего лишь человек, волею судеб заброшенный на самую вершину власти. Я могу критично рассматривать его достоинства и недостатки, видеть в нём политика, отца семейства, пленника собственного статуса. Но для Вани, для этих простых людей, вышедших из низов, фигура царя — нечто мифическое, почти божественное. Не удивлюсь, если особо впечатлительные мужики падали в обморок при одной лишь возможности приблизиться к нему. Вершитель судеб. Тот, чьё слово или легкий росчерк пера мог вознести до небес или в мгновение ока уничтожить. Как же ещё должен воспринимать такого человека простой хорунжий Иван Сватов?

— Ерёма, посты