Шайтан Иван 7 - Эдуард Тен

— В Пластуновке, под станицей Романовской. Штаб и две сотни.

Савин помолчал, обдумывая план, затем резко поднялся.— Вот что, Вадим Сергеевич. Ваша задача — отправиться в Пятигорск. В кратчайшие сроки согласуйте с атаманом и полковником Ивановым вопросы взаимодействия. И… — полковник понизил голос, сделав акцент, — кулуарно, очень осторожно, объясните им всю деликатность нашей ситуации. Пусть это останется между нами. Генералу докладывать пока не будем.

— Слушаюсь, господин полковник. Будет исполнено.Капитан чётко повернулся и вышел из кабинета, оставив полковника наедине с картой и тяжёлыми мыслями.

***

Хорунжий Егор Лукич Фомин, начальник тыловой службы Отдельного пластунского батальона, подъехал к дому своего двоюродного брата, приказного Григория Наледина. Они были с Гришкой и Анисимом не разлей вода — вместе служили в четвёртой сотне Семёновского полка, хлебнули лиха в стычках с горцами, дружбу закалили в бою. Потому-то Егор и привлёк проверенного товарища к прибыльному «ковровому делу» — предприятию, организованному под эгидой их командира.

Суть была проста: Григорий закупал у горянок узорчатые ковры, формировал из них партии и отправлял на продажу в Москву и Петербург. Фомин, вкладывавший в это дело и казённые, и свои средства, доверял другу как себе и редко проверял его отчёты — всё всегда сходилось «тютелька в тютельку».

Удар пришёл откуда не ждали. Второй служащий приёмной конторы, случайно подсмотрев, сколько одна из мастериц получила на руки, заинтересовался и провёл своё маленькое расследование. Оказалось, Григорий систематически недоплачивал каждой горянке по полтине с ковра, проводя в книгах полную сумму. Разница оседала в его кармане. При оборотах в сотни ковров набегала очень приличная сумма. Горянки, наивно полагая, что так и должно быть, жаловаться не смели.

Егор Лукич, узнав о подлом деле, отказывался верить. Предательство брата било больнее, чем любая финансовая потеря. Всё ещё надеясь на ошибку или навет, он решил лично поговорить с Григорием и посмотреть ему в глаза.

— Здравствуй, Егор. Проходи в дом, — Григорий распахнул дверь, но сразу по лицу гостя понял, что визит этот неспроста. — Что случилось?

— Случилось, Гриша, — тяжело вздохнул Егор, проходя в горницу и садясь за стол. Он обвёл взглядом знакомую обстановку, будто ища ответа на полках, и упёрся суровым взглядом в глаза брата. — Сам покаешься, али нам иначе решать придётся.

— Ты о чём, Егор? — в глазах Григория мелькнула тревога, но он попытался сделать вид, что не понимает. — Чего не так?

— Значит, по-хорошему не выйдет? — тихо, но твёрдо спросил Егор, не отводя взгляда. — По-родственному?

Григорий не выдержал этого взгляда. Его глаза опустились, уставились в деревянную столешницу. Он молчал, сжав кулаки.

— И много успел прикарманить? — почти шёпотом спросил Егор.

Молчание стало невыносимым.

— С чего это ты вздумал меня вором называть?! — вдруг вспылил Григорий, срываясь на крик, в котором злость смешалась с отчаянием. — Подумаешь, отщипнул у вашего барчука копейки! Чай, не убудет с него! А то я не знаю, сколь он загребает с нашего горба? Прыгаете вокруг него, как шавки прикормленные, всё в рот ему заглядываете! Земли у него, имения, добра — завались! Не обеднеет он от моей доли малой! Решил попенять меня из-за этих жалких грошей?!

Он тяжело дышал, сверкая глазами. Но под испытующим, спокойным взглядом Егора его пыл вдруг угас. Григорий сник, будто из него выпустили весь воздух. Голова его бессильно опустилась, плечи ссутулились под тяжестью внезапно нахлынувшего стыда.

— Ну вот он я… — прошептал он уже беззвучно. — Хошь зарежь… хошь под арест… Всё едино.

— «Шавки» говоришь? «Земли, имения»? — спокойно, но с ледяной холодностью в голосе начал Егор. — Быстро ты, Гриша, забыл, как мы перебивались с хлеба на квас до прихода нашего командира. Он сам, без роду и племени, желторотый щегол, выслужился в люди и нас за собой потянул! А ты… сучий потрох… — голос Егора внезапно сорвался в низкий, звериный рык. Он резко наклонился к брату, и тот инстинктивно отшатнулся. — Ты себя дерьмом вымазал и нас с Анисимом в эту грязь втоптал!

Егор выпрямился, смотря на брата с презрением.— То, что командир богат и знатен то его заслуга! Кто тебе мешал тянуться к лучшему? Нет, ты решил воровать, ибо по скудоумию своему ничего путного придумать не смог! Дали тебе шанс — золотой шанс! Работай, честно зарабатывай, радуйся жизни. Ан нет! Зависть да жадность тебя сгубили. И кто ты теперь? Неблагодарная свинья, позорище казачьего рода!

Егор умолк, давясь собственной обидой.— Ты даже не представляешь… какую занозу ты мне в душу вогнал. Мой собственный брат… Тебе ж плату хорошую положили — больше, чем ты за год в поле видел! В том-то и беда, Гриша, что ты за жалкие гроши свою казачью честь в грязь растоптал.

— Прости, братка… бес попутал… — по скулам Григория прокатились редкие, тяжёлые мужские слёзы. Он утёр лицо рукавом рубахи. — Что же теперича делать-то? Ежели ославлюсь — не жить мне в станице. И сам не пойму, как решился… Думал, никто и не заметит… — его голос звучал безнадёжно.

— «Не заметит»… — горько передразнил его Егор. — Дурья твоя башка! Ты что, думаешь, в пустыне один живёшь? Сколько ни хоронись, а лжа на правду выйдет. Сколько успел схитить? Смотри, не ври мне, Григорий.

— Сто целковых… — выдохнул Гриша, потупив взгляд.

— Жалованье твое — двенадцать рублей в месяц. Будешь каждый месяц отдавать по пяти. До последней копейки. И смотри у меня, Григорий… — Егор пригрозил ему пальцем, — не дай бог, ещё что сподобишься выкинуть…

— Богом клянусь, Егор! Никогда более! Спаси тебя Господи, брат… — истово перекрестился Григорий.

Уже возвращаясь домой в Пластуновку, Егор Лукич не находил себе места. «И как ему верить после этого?» — терзала его душу чёрная мысль. Он замял это дело лишь по одной причине, чтобы не уронить собственную честь. Ведь это он выпросил у командира доверить дело брату.

Рассказать командиру придётся. Как ни горько, а скрыть — нельзя. Потерять доверие Петра Алексеевича, этого Егор Лукич не мог себе позволить ни при каких обстоятельствах. Это было бы хуже любого позора.

Глава 23

Солнце клонилось к закату, и на базу, жившую своей размеренной жизнью, спускались мягкие сумерки. Их тишину теперь нарушали сдержанные крики воспитанников. Младшие, разгоряченные игрой в мяч, не в