Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

Один черт мясорубка будет чудовищная, и много моих людей погибнет.

— Тысяча сто три, — поделился расчетами Клим.

Продолжают скапливаться.

— Ну и чего, сколько еще переговоры-то ждать? — риторически спросил я. — Руки уже чешутся стрелу-другую в рожу раскосую пустить.

Чем больше ждем, тем больше потраченных впустую нервов. А ведь кто-то прошлой ночью и сегодня утром, когда было велено поспать, уснуть от ожидания битвы не смог, а значит биться в полную силу не сможет. К черту пессимизм — адреналин и не таких в берсерков превращал!

— Степь уважает только силу, вот ее нам и показывают, — ответил Данила и указал на юга-запад, где около рощицы, метрах в четырехстах от нас, появилось широкое красно-золотое пятно.

Шатер для уважаемого «мурзы» или «оглу».

— Так-то можно попробовать ядром достать, — прикинул я.

— Можно, но пристреливаться придется долго, — прикинул и Данила. — Спрятаться успеет. Пустая трата, лучше вон туда, например, — указал на скопление монголов. — Ядрышко хорошо пройдет, будет степнякам просека.

Пушек у ворот две. Еще две — в «слабом месте». Стрелять планируем попеременно, создавая иллюзию бесконечного потока картечи. Один заряд в полминуты выкосит немало татарвы, но такой темп пушки долго не выдержат.

Последняя пушка — «внутренняя», оснащена лафетом с колесиками и предназначена стрелять перед собой на уровне земли. Ежели упадет частокол, она встретит прорвавшихся — на исходе баррикады предусмотрена площадка для скопления врагов. Очень хорошо картечь в них войдет. Ну а пока…

— Карася сюда! — велел я Дмитрию. — С подставкой да ядрами.

Чтобы повыше ствол поднять.

— После неудачных переговоров сразу ядрышками понемногу и начнем, чего ждать? — пояснил Даниле и другим. — А эту вот, Петр, — обратился к главе расчета «правой надвратной» пушки. — Наводи аккурат на переговорщиков, и когда уйти вознамерятся…

Переговорщики-то будут важные, степняки от этого разозлятся и могут наделать ошибок.

— Не принято так, Гелий Далматович, — поморщился Данила.

— Да пошли они к псу под хвост! — раздраженно ответил я. — Это ж бандиты, язычники, слова своего не держат, людей без разбору режут. Какие здесь приличия? Это — не люди, Данила Романович, а зло во плоти. Таким не то что картечь в спину, таких спящими еще младенцами вырезать нужно — земля от такого только очистится. Один дохлый степняк это одна спасенная русская жизнь!..

— Охолони, Гелий! — тихо, но очень разборчиво шепнул Данила.

Помогло — скрутившая все мое естество ненависть приняла новую форму, зарядив меня решимостью положить в сырую землю как можно больше бандитского скота.

Над белым пятном шатра поднялось красное знамя.

— Важный кто-то, — прокомментировал это Данила. — Не меньше двух тысяч значит пришло.

— Тысяча восемьсот три…

— А нужны ли вообще переговоры? — вздохнул я. — Пустая трата времени.

Словно услышав меня, от сплошного татарского моря отщепился десяток конников. Впереди — степняк в золоченом панцире. В руке бандита справа от него — палка с красным знаменем. Сейчас подъедут, и Данила сможет разглядеть подробности.

— Неужто сам пришел? — неверяще прошептал Данила.

Лицо его начало стремительно бледнеть, губы принялись артикулировать неслышимые нам обрывки активных внутренних размышлений, и мне от такого вида бывалого во всех смыслах боярина стало не по себе.

Что значит «сам»?

— Охолони, Данила, — вернул я ему его же шепоток.

Негоже мне тут людям мораль своей «тряской» понижать — я-то хоть от ненависти трясусь, а он — от чего? Смерти в бою он не боится точно, и превосходство врага даже в сто тысяч воинов воспримет только как повод всласть помахать мечом.

— Ежели знамя по праву несут, стало быть сам Девлет Герай пришел, — вернулась осмысленность во взгляд Данилы. — Крымский Хан. Большая ставка в битве этой, Гелий Далматович. Не только голова твоя, но и непонятные последствия разгрома Девлет Герая.

Этот вот «разгром» меня и окружающих сильно порадовал, вернув мораль на место.

— А Девлетушка, получается, мирный договор с Государем признал ничтожным да пошел меня воевать, — поддержал я разговор.

— Получается так, — подтвердил опытный юрист Данила.

Глава МВД все же, не лапотник сельский.

Красиво и богато одетая, сидящая на нормального размера лошадях, а не привычных степных «поняшках» «пачка» парламентеров остановилась у рва перед поднятым мостом к воротам, старательно «не замечая» целящуюся в них пушку.

Вон там, в трех метрах от самого левого степняка, «волчья яма». Их вдоль рва и особенно перед «слабым местом» успели нарыть изрядно. Удачных падений на колья, уважаемые незваные гости.

— Слушайте волю Девлет Герая, Хана Крымского и Повелителя Степи! Вы убили его мурзу Аслана, человека знатного рода. Вы украли наследника рода Бараша-мурзы и его жену. Хан требует справедливой платы за эти преступления. Выдайте для справедливой казни грека Гелия Палеолога, и ханская милость позволит вам покинуть крепость без оружия и доспехов. Откажетесь — и пощады не будет никому. Ни мужчине, ни женщине, ни младенцу.

— Готовься, Петр, — шепнул я пушкарю.

Даже наносекунды сомнений не испытываю — «выдавать грека» мои мужики ни за что не станут, потому что верить в «милость хана» может только кретин. А еще есть такая мелочь, как запредельно богатая и сытная по здешним меркам жизнь. Есть развитие. Есть даже жена и дети в поместье. Вся жизнь — здесь, на этом пятачке земли. Жизнь такая, за которую не стыдно проливать чужую и свою кровь.

А еще мы все здесь русичи, а там — басурмане!

— Скажи своему Хану, слуга, — ответил Данила, ведущий переговоры на правах опытного государственного деятеля. — Русская Земля не торгует головами верных сыновей своих. Боярин Гелий Далматович Палеолог исполнил свой долг перед Государем, защищая землю его. И я, Боярин Данила Захарьин-Юрьев,