«Персефона». Дорога в ад 2 - Кристиан Бэд

Так почему же Добро и Зло не прописаны в ней, как категории Абсолюта? Почему нет Вершины света и Пропасти тьмы, к которым люди могли бы стремиться, видя и ощущая их?

Но подсказок нет. Вселенная, хоть и полна знаков — равнодушна к детям своим. В ней нет законов добра и зла вне души человека.

Есть только душа. Как безмен. Как изобретённые кем-то весы…

Линнервальд скрыл в ладони один из любимых камней и прижал руку к сердцу.

Снова начал работать с дыханием, теперь уже погружая себя в размышление.

Если машины истребят людей — во Вселенной больше не будет весов для добра и зла. Но Вселенная — смотрит равнодушно и не сожалеет о возможной потере. Ей это кажется незначимым. Почему?

Потому что человек без развитой души — явление, ничем не важнее металла? Ровно такое же механическое творение, как металлический «пёс»?

Что есть человек с неразвитой душой? Да пёс и есть!

Он выполняет задачи, поставленные другими, не выбирая пути, но следуя указанному. А значит, как и машина, — следует заданному кем-то другим алгоритму.

Они — одно. Машины и люди. Малоразумные модели для исполнения чьих-то приказов. Они равны перед Вселенной.

Но как же люди, в которых душа жива?

А вот они уже выросли из колыбелей и сами должны теперь стать творцами. И мать не отвечает за деяния взрослых детей.

В своих бедах они виноваты сами. Именно те, в ком душа жива, создали «собак» — себе и матери на погибель. И мать Вселенная беспомощна перед злом собственных детей.

Линнервальд ощутил ледяной холод, затягивающий его сознание, и задышал глубже, возвращаясь к реальности теперь уже полностью.

Его бил озноб от мыслей, которые он дал себе пережить в медитации. Зато теперь его сознание было готово сражаться.

Регент вышел из зала для медитаций. Миновал белоснежный коридор, отделявший жилую часть от командной.

Решительно коснулся ладонью дверной мембраны и вошёл в рубку «Лазара».

Он имел доступ во все помещения подчинённого ему крейсера, хоть пока и не пользовался своим исключительным правом. А потому ожидал всплеска подсознательной агрессии, ведь офицеры исполняли здесь сложную работу.

Однако в рубке было шумно, и регента попросту не заметили.

Никто из офицеров не обернулся на тихое шипение дверей. Может, даже и услышав, но не ощутив, кто именно почтил рубку визитом. Мало ли обслуги слоняется туда-сюда?

Это было прискорбно, но привычно Линнервальду. Чернь понимала только ментальное давление. А вот сонастроиться, соощутить — куда там…

Регент потому и не рвался в эрцоги дома Аметиста. Он, может, и хотел бы управлять людьми, но не безголовыми марионетками, неспособными ощутить расширенное сознание истника, только-только вышедшего из зала для медитаций, а живыми, готовыми к полёту.

Окликать капитана регент не стал. Решил понаблюдать за человеческим ульем, тоже заметившим, что враг близко. Только заметили они это на своих экранах, с подачи «Персефоны» и «Росстани».

Линнервальд сделал пару неслышных шагов и замер за спинами офицеров, встраиваясь сознанием в их спутанный ритм движений, разговоров, дыханий.

Он постигал людей, рядом с которыми ему предстояло сражаться.

Экзотианские рубки устроены иначе, чем на кораблях Империи. Капитан командует, а не наблюдает за работой удалённого от него рапорта.

Джереми Ф. Марс сидел за длинным изогнутым столом-пультом рядом с навигатором, старпомом и офицерами, отвечающими за различные боевые системы. Они переговаривались, обменивались данными.

В рубке стоял гул. Только старших офицеров здесь было шестеро, не считая двух дюжин младших.

— Эгидрофы, господин капитан! — завладел всеобщим вниманием офицер связи. — У Меркурия замечены эгидрофы! Сами мы их ещё не видим, но с «Персефоны» пришёл гравимагнитный просчёт, а «Росстань» ретранслировала нам изображение со своих маяков, что висят у Меркурия.

— Их восемь? — поразился капитан. — Восемь? Но это же — боевой флот!

— А что в этом удивительного? — откликнулся навигатор. Голос его истерически вздрогнул. — Ведь и так понятно, что нас отправили в топку! Мы должны здесь спасать наследника, а мы — тащимся куда-то за сумасшедшим имперским капитаном!

— Мы готовы биться! — шикнул на него капитан Марс. — Но… восемь? На крейсере регент, и мы не можем рисковать его жизнью. Это будет не сражение, а самоубийство. Мы готовы, конечно, но…

— Нужно поворачивать, капитан, — старпом указал на карту, где навигационная машина вычерчивала приближение к Меркурию. — Ещё восемь минут, и мы войдём в соприкосновение с хаттскими кораблями. Разворачиваться нужно сейчас.

— Поворачивай к чёрту, Михель! — крикнул один из офицеров с дальнего конца стола. — Это же твоя работа — вовремя повернуть!

— Но я не могу отдать такой приказ… — растерялся старпом Михель Габриэл, сидевший справа от капитана. — В боевом режиме я должен сначала получить подтверждение капитана…

— Так ты и получи! — крикнули ему.

Михель Габриэл повернулся к капитану Марсу, ожидая, что скажет тот.

Но капитан молчал. Он наблюдал, как золотая искорка «Лазара» медленно подползает к Меркурию.

Выкрики с дальних концов стола стали громче:

— Жми, Михель, потом разберёмся, мог ты или не мог!

— Мы же должны что-то предпринять!

Старпом оборвал крикунов:

— Да заткнитесь вы, трусы! Никто не повернёт без команды капитана!

— Имперского капитана? — раздалось язвительное. — Капитан Марс поклялся следовать его приказам, но ведь не ты? Жми, Михель! Хватит корчить из себя идиота! Капитан не может отдать этот приказ, а ты — можешь!

— Кому ты подчиняешься? Имперцам?

— Ты трус, Михель! Ты просто боишься принять ответственность!

Старпом, не слушая крикунов, мрачно взирал на капитана.

Тот молчал.

И тут Линнервальд кашлянул, чем произвёл на офицеров гораздо большее действие, чем известие об эгидрофах.

В рубке стало тихо, как в покойницкой.

— Господин регент! — подскочил капитан Марс. — Разрешите обрисовать текущее положение! Мы несёмся навстречу смерти! Вы должны одобрить отступление «Лазара»! У нас нет сил, чтобы воевать с эгидрофами. По сути — это кусок астероида с двигателем. Его не пробить. Не…

— Сядьте и успокойтесь! — отрезал Линнервальд. — Ваше дело — выполнять приказы капитана Пайела.

Капитан упал в кресло, словно подкошенный.

Спорить с регентом тут никто не имел ни права, ни ментальных возможностей. Но и угроза была высока. И это давало людям смелость загнанных в угол.

Линнервальд ощущал, как общее психическое поле команды вибрирует, грозя вынести офицеров в состояние паники. Это было опасно, и он, никому ничего не объясняя, приступил к работе с полем.

Он стоял и молчал, «раскачивая» махину чужого страха — сглаживая и успокаивая её, как море успокаивает волны.

— Капитан Пайел ведёт нас на смерть, господин регент! — решился перебить его работу капитан Марс.

— Так