Глубокая охота: Империя наносит ответный удар - Андрей Андреевич Уланов

Но и с этой ошибкой «Имперцу» мало не показалось.

Первый удар пришел сверху-справа, почти опрокинув подводную лодку на бок. Двумя секундами позже великанская кувалда ударила вновь, уже слева, и ещё сильнее вмяла «Имперца» в тёмные глубины. Освещение выбило сразу. В темноте что-то запоздало грохнуло.

— Доложить о повреждениях! — скомандовал Ярослав. По личным ощущениям, лежал он плашмя. Ноги упирались в какие-то трубы, а левое плечо — во что-то твёрдое и угловатое. Скорее всего, стойка гирокомпаса, ничего более подходящего рядом не было. А ещё сверху давило что-то большое и сравнительно мягкое…

— Лейтенант Неринг… Герда…

Аварийное освещение так и не включилось, но кто-то сумел задействовать карманный фонарик. Света он давал немного, но хотя бы сделал темноту не такой непроницаемой.

Выбраться из-под Герды и встать на ноги, фон Хартманн смог лишь со второй попытки. Не очень ровно — «Имперец» завис в толще воды с дифферентом на нос и креном на правый борт. В очередном суматошном взмахе фонарика Ярослав разглядел микрофон на проводе, и даже сумел не оборвать его, пока ловил.

— Говорит командир. Отсекам — доложить о повреждениях.

— У меня очки разбились, — тихо пожаловался кто-то из угла отсека. — И коленку ободрала, когда падала.

Динамик внутренней связи заскрипел, щелкнул и неожиданно совершенно четким, без всяких искажений девичьим голосом сообщил: «Варенью — пизда!». Затем снова что-то щелкнуло и одна из чудом уцелевших ламп аварийного освещения начала о-очень лениво набирать яркость.

— Всем отсекам доложить о повреждениях! — в третий раз потребовал фон Хартманн, краем сознания удивившись, что сумел удержаться от рева с матюгами. — Торпедный отсек, что у вас?

— Командир, мы тут это… — кажется, говорила Эмилия, хотя динамик транслировал звук с металлическим отзвуком, утробно, как из пучин унитаза, — течём. В смысле, из-под крышки второго аппарата течёт… а, нет, уже хлещет. Мощная такая струя… наверное, гидроударом перекосило…

— Всем немедленно покинуть отсек!

— Но, командир…

— Живо вон оттуда! — заорал фрегат-капитан, и уже не сдерживался. — Съебались нахер, мокрощелки блядские! Пять секунд, кто не успеет, лично в жопу выебу!

Он выпустил микрофон и бросился в сторону носового отсека. Подошвы сандалий скользили и то и дело чавкали по вязкой дряни под ногами. Судя по липкости, преобладало варенье, но запах безжалостно свидетельствовал, что где-то нещадно сифонит масло из магистрали. Бежать по этому всему получалось не очень. Как он сумел ни разу не пропороть ногу осколками банок с проклятым вареньем, Ярослав так и не понял. Когда он добрался к переборке между первым и вторым отсеком, люк уже закрыли и задраили, а личный состав торпедного жался по углам.

Основной свет до сих пор не включили, в тусклом аварийном все эти чумазые мордашки с липкими колтунами на головах казались совершенно одинаковыми, но всё равно — общий счёт упрямо не сходился. Для верности фон Хартман еще раз внимательно осмотрел перепуганную стайку девиц.

— Где фон Браун и Гладстоун? — никто не отвечал, но все старательно пытались отвести газа в сторону. — Отвечать, командиру! Старшина Лапочка! Тьфу, старшина Лапочкова, где они⁈

— Они там остались, — сглотнув, тихо ответила старшина торпедистов, — и Алина еще. Они котят спасают.

— Каких? Ещё? Котят⁈

— Ну помните, когда нас в бухте Синдзюван бомбили, в лодку кошка спряталась, — еще тише пробормотала старшина Лапочкова. — Они с Завхозом ещё вместе бежали… в общем, у неё котята родились. Мы им домик сделали, только внизу, чтобы они не расшиблись, если выберутся и упадут, а сейчас его залило почти сразу…

Фон Хартманн прижался лбом к люку. Металл приятно холодил кожу — очень кстати, потому что фрегат-капитану казалось, что еще миг и его голова сможет взорваться ни капли не хуже глубинной бомбы.

Из-за переборки тихо, безнадёжно попискивали.

Рысь на поводке.

Мои чувства к Империи лучше всего описывает понятие «холодная ярость». Я не просто хочу видеть, как её победят, я хочу видеть, как её сокрушат. Я хочу видеть их города пепелищами, их фабрики руинами, их флот на дне, и наконец, их суверенитет должен пасть. Мы участвуем в гонке империализма. Пусть так. Империю опасно иметь рядом. Но мы больше и сильнее. Давайте начнём ими править. Мне это не по душе, но если кто-то должен быть главным, пусть это будем мы. Демилитаризуем их, после чего никогда больше не отпустим с поводка. Нам по силам экономическое сосуществование индивидуальных предпринимателей — но давайте заберём их государственный суверенитет.

Боб Риверсайд (вне литературных кругов более известен как артиллерийского главного поста товарищ набольшего вычислителя Лайл Энсон Хунта), в личной переписке с редактором журнала «Остолбенительные приключения и технические фантазии».

— Таким образом средний расход горючего при установленной скорости патрулирования 230 узлов составил около 0,69 галлона на милю, — в пулемётном темпе отбила на клавиатуре Рысь. Яростно лязгнул рычаг каретки. Вслед за ударом металла по металлу последовала новая короткая очередь тугих литер по бумаге и тут же оборвалась. Мысли снова иссякли.

— Курва-а, — простонала Рысь, раскидала по столешнице руки и несколько раз глухо стукнулась лбом в черновик с разноцветными карандашными пометками.

— Я же лётчик-истребитель, курва, — пробубнила в стол она. — Какого бобра лысого я этим занимаюсь?

— Бояру но гиму, Пшешешенко-сама, — на стол приглушённо шмякнулась стопка исчерканных листков. — Долг будущего командира перед Федерацией — до заступления на командный остров своего авианосца получить опыт непосредственного управления на местах. Страдай, мануфактурщица! Миллионщицей будешь!

Рысь подняла голову от столешницы и в нескольких энергичных, и крайне условно подлежащих дословному переводу словах и выражениях рассказала, куда именно Рена-Гиена может засунуть все эти страдания, гипотетические миллионы и женский член своего анималистского тотема, раз уж она правда случилась настолько гиена, что совершенно не в силах посочувствовать давней подруге.

Рена, в оправдание разразилась совершенно глумным смехом и демонстративно постучала свободной рукой по стопке новых бумаг.

— Рыся, как твоя давняя подруга, — заявила она, едва отсмеялась, — я и так сделала невозможное. Все эти вот, я извиняюсь, эпистолы…

Слово на архаичном языке далёкой прародины она произнесла настолько смачно, что Рысь аж вздрогнула.

— Так вот, — повторила Рена. — Эпистолы все эти не просто так, а более-менее по итогам реального личного опыта экипажей. И с