Корпорация Vallen'ok 2 - Сергей Измайлов

всей нашей семьи. Я не понял тогда, что именно. Помню только ощущение обиды. Она называла дедушку с бабушкой отбросами. Позором. Говорила, что они опозорили себя, — Каору делает еще один маленький глоток, рука заметно дрожит. Голос становится совсем тихим, шепотом. — Что они не хотят меня видеть. Что если я приду к ним, то меня не пустят даже на порог.

Я сидел и молчал, понимая, как важно ему сейчас выговориться.

— Я плакал тогда. Прятался в своей комнате в новом токийском доме. Плакал тихо, чтобы не услышали. Потому что, если бы они узнали, что я плачу по ним. — Он резко замотал головой, словно отгоняя какое-то воспоминание. — А потом, я просто закрылся. Зарылся в книги, в учебу. Стал лучшим в классе, потом в школе, потом в университете. Как будто, если я буду идеальным, то что-то изменится. — Он бессильно развёл руками, — с чего я вообще такое взял? Или на что надеялся?

— А дальше, — продолжил он после небольшой паузы, — появилась эта многообещающая работа в Vallen, возвращение в Осаку. Я проходил мимо этого дома, наверное, сотню раз, — Его взгляд стал отрешенным, — я даже видел её несколько раз, издалека, — его голос еще сильнее задрожал, — я останавливался, уже было направлялся к ней, но ноги словно врастали в асфальт. Сердце колотилось так сильно, что я боялся, что оно выпрыгнет.

Я сидел перед ним и слушал, сейчас я ничем не мог ему помочь, ему нужно было выговориться, сколько же лет он это держал в себе.

— Я представлял, как стучу в дверь, она открывает, — он отпил из стакана газировки, поднеся его ко рту трясущимися руками, — она открывает, смотрит на меня. И говорит всё то, что говорила мне моя мать все эти годы. Что я ей не нужен, и знать меня не хочет, и вообще, что я тут делаю.

Он закрыл глаза, его всего трясло.

— Я не мог, просто не мог, — он хрипло произнес, — я боялся, что не выдержу этого, что расплачусь на пороге. Как тот, маленький мальчик, который так и не понял, почему в один момент лишился бабушки и дедушки.

Он открыл глаза. В них не было слез, зато ясно читалась глубокая, еще детская боль, и страх. Страх быть снова отвергнутым.

Как же невыносимо больно должно было быть ему, если пришлось сейчас обнажить самую уязвимую часть своей души передо мной, таким по сути малознакомым человеком.

— Каору, — я решил, что в такой момент лучше всего обратиться по имени, — твоего деда нет в живых вот уже несколько лет, а если я правильно понял, именно он был причиной того скандала.

Сато резко вздрогнул, глаза расширились, пусть его и лишили родни на столько лет, но они всё равно были ему дороги.

— Твоя бабушка, Сато Каойки, — произнёс я осторожно и после небольшой паузы продолжил, — она одна, совсем одна. И часто вспоминает и о сыне, и о внуке. О своей семье, которая уехала далеко, и так и не вернулась. И всегда вспоминает об этом с такой тоской. И бережно хранит фотоальбом, в котором со снимка на неё смотрит её повзрослевший внук Каору.

Лицо парня медленно теряло остатки цвета, становясь мертвенно белым, губы беззвучно шевелятся. Рука разжимается, он роняет стакан, но не замечает этого.

В его глазах читается непостижимость услышанного. Весь его мир, сплетённый матерью и построенный на страхе отвержения, рушится. «Она скучает по мне?» — этот вопрос написан у него на лице, но он не может его выговорить. Он смотрит на меня как на призрака, принесшего весть из другого измерения.

— Откуда? — раздался едва слышный хриплый шепот, — откуда ты знаешь? Как ты можешь всё это знать?

— Я живу по соседству, — ответил я, — мы подружились, она даже присматривала за моей собакой, когда мне это было нужно. Мы иногда пьем чай. Она хорошая женщина, и очень одинокая.

Молчание повисло тяжелым, но уже иным грузом. Не грузом страха, а грузом осознания упущенных лет, несправедливости, боли, которую причинили всем — и ему, и ей. Каору медленно опускает лицо в ладони. Его плечи начинают слегка трястись. Он не рыдает громко, но тихие, сдавленные всхлипы периодически вырываются сквозь пальцы. Годы сдержанности, контроля, «идеальности» дали трещину. Он плачет о потерянном времени, о дедушке, которого больше никогда не увидит, о бабушке, к которой боялся подойти, и о том мальчике, который верил страшным словам.

— Приходи к ней завтра, — тихо произнёс я, — я договорюсь, время тебе позже пришлю. Поверь, она тоже очень сильно скучает. Она каждую субботу печёт твоё любимое печенье, не теряя надежды, что ты придёшь на чай.

Каору смотрел на меня красными, заплаканными глазами, но в них пробивался свет надежды. Он смотрел на меня как на неожиданного посланника из прошлого, и, одновременно, проводника в будущее. Он не смог мне ответить, и лишь кивнул. Потом резко встал, низко поклонился мне и быстрым шагом ушел из кафе.

Теперь осталось дело за малым. Поговорить с Сато Кийоко. Выйдя из «Танца Кальмара», я чувствовал странную смесь эмоций: облегчение от того, что Каору согласился прийти, и тяжесть от услышанной боли. Мне срочно нужно было движение, и как хорошо, что для этих целей всегда был компаньон.

Момо, видимо ощутив мой решительный настрой, тут же натянула поводок, готовясь к приключениям.

— Побежали, потомок древних кабанов! — объявил я, закрывая за собой дверь, — продуем сопелки.

Воздух был свеж, пахло влажной травой и вечерней прохладой. Момо, забыв о своем недавнем «мучном подвиге», рвалась исследовать каждый куст, каждую скамейку. Она тянула с упорством маленького буксира, её короткие лапки семенили по асфальту, нос работал как радар, улавливая следы кошек, собак, а возможно и еще какие-нибудь запахи.

Возле детской площадки Момо вдруг замерла, уставившись в темноту под горкой. Её тело напряглось, шерсть на загривке встала дыбом.

— Тсс, там кажется тигр — прошептал я, улыбаясь. Но для Момо этого уже было достаточно, она рванула вперед с низким грудным лаем, буквально влетев под горку. Оттуда с негодующими возгласами вылетел удивленный кот, стрелой метнувшийся в кусты. Момо, торжествуя, вылезла, отряхиваясь и фыркая, с видом победителя драконов.

— Ну что, спугнула своего тигра? — Я почесал ей за ухом, на что она ткнулась в ладонь мокрым, шершавым носом, требуя продолжения приключений.

Пока моя мохнатая девочка искала по запаху сбежавшую добычу, я смотрел на темнеющее небо. Мысли о Каору и Сато Кийоки не отпускали. Больше десяти лет, целая пропасть из страха и боли. Недопонимание, обиды, а что в