Таких не берут в космонавты. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин

— Василий, это хорошо, что ты напомнил мне о концерте. Я как раз хотела с тобой о нём поговорить. Ведь ты же тот самый Василий Пиняев, который в детстве был солистом московского хоря? Я правильно понимаю?

Я кивнул.

— Был. Но очень давно.

Лена улыбнулась.

— Мне твои одноклассницы уже все уши прожужжали о том, как хорошо ты поёшь. Сказали, что ты о космосе им пел. Недавно. Новую песню. О траве и иллюминаторах. Было такое? Я вот почему спросила…

Она на секунду замолчала.

— … В общем, с этим концертом пока не всё клеится. Недостаточно стоящих номеров. Половину времени займёт выступление наших театралов. Школьный хор споёт. Но этого маловато. Было бы хорошо…

Лена снова прервалась на полуслове.

Она посмотрела мне в глаза и заявила:

— Василий, я хочу послушать твоё выступление. Это возможно?

Я пожал плечами.

— Разумеется.

— Когда? Завтра в это же время, ты сможешь? В семь часов, в актовом зале.

Я кивнул.

— Разумеется.

Зосимова отреагировала на мой ответ улыбкой.

— Превосходно! — сказала она. — Тогда увидимся завтра. Завтра и обсудим твой репертуар.

Лена развернулась и поспешила к двадцать второму кабинету.

У самой двери она взглянула на стоявшего у окна Митрошкина и сообщила:

— Федя, ещё примерно двадцать минут. Пару вопросов осталось, и я освобожусь. Потерпи немного.

Я увидел, как Митрошкин кивнул. Зосимова вошла в кабинет и прикрыла дверь. Я снова перехватил взгляд Нади-маленькой — староста моего класса вновь смущённо опустила глаза.

«Эмма, а жизнь-то налаживается, — сказал я. — Как тебе и говорил: на том концерте я выступлю. Завтра у меня будет прослушивание. Сомневаюсь, что провалю его. Осталось только придумать, что именно я спою завтра для нашей кировозаводской Мальвины».

* * *

Дома за вечерним чаем я поинтересовался у Иришкиного отца, кто именно из работников тракторного завода посетит в феврале школьный праздничный концерт. Виктор Семёнович задумчиво погрыз загубник курительной трубки, пожал плечами. Признался, что не владел интересующей меня информации. Спросил, для чего мне понадобились имена будущих гостей праздника.

Я уклончиво ответил ему о том, что на сегодняшнем комсомольском собрании обдумывали идею персональных пригласительных билетов для гостей.

Иришка удивлённо хмыкнула, но промолчала.

Виктор Семёнович взмахнул трубкой.

— Поинтересуюсь этим вопросом, — пообещал он. — Завтра. Или в начале следующей надели. Кстати, Василий, я уже сказал тебе, что присмотрел для своего нового аквариума прекрасную пару мраморных гурами? Молоденькие, шустрые…

— Для какого аквариума? — спросила Вера Петровна.

Она прервала штопку носков, взглянула на мужа поверх очков.

— Э… дорогая… разве я тебе не говорил?

Виктор Семёнович сунул в рот загубник трубки.

— Не говорил, о чём?

Иришка встала из-за стола и спросила у меня:

— Вася, ты уже допил чай?

Я вылил в рот остатки уже остывшего напитка и ответил:

— Конечно.

— Тогда идём в комнату. Пусть мама и папа пообщаются.

Я пошёл вслед за двоюродной сестрой к двери комнаты — заметил, что Вера Петровна сняла очки, сощурила глаза. Услышал за спиной голос Виктора Петровича.

— Дорогая, мне друзья на заводе подкинули замечательную идею, — сказал Иришкин отец. — Они предложили сделать мне новый аквариум…

Я прикрыл за собой дверь — голоса Иришкиных родителей стали тише. Заметил, что сестра взяла со стола учебник истории и улеглась на кровать. Зашуршала страницами.

Я остановился около Иришкиной кровати и поинтересовался, есть ли у Лукиной чистые листы нотной тетради.

— Есть. А зачем тебе?

Иришка закрыла учебник.

— Песню слагать буду, — ответил я.

* * *

В субботу перед первым уроком я снова почувствовал, что от Черепанова пахло табачным дымом.

В ответ на мой вопрос Лёша помотал головой.

— Нет, не курю, — сказал он. — Это бабушка.

Черепанов вздохнул и признался:

— Она иногда утром в квартире так надымит, что дышать нечем. Мама даже форточку открывает. Хотя у нас и без того по утрам холодина, как на улице.

Алексей поставил на парту портфель.

— Вася, я тут вчера подумал… — сказал он. — Ты Кольку в понедельник спас. Не испугался, в огонь сунулся. Я раз пять вчера перечитывал ту статью в «Комсомольце». Представлял, как ты шёл по горящему сараю.

Лёша покачал головой.

Заявил:

— Я решил, что ты у нас, действительно, настоящий герой. Прямо как те космонавты. Поэтому я вечером сел за стол… и вот.

Черепанов вынул из портфеля серый лист бумаги с карандашным эскизом. Я взглянул на рисунок и невольно хмыкнул. Потому что на бумаге я увидел свой портрет. На Лёшином рисунке я улыбался, немного щурил глаза.

На шлеме моего нарисованного карандашом скафандра красовалась надпись: «СССР». Я пристально смотрел на самого себя с поверхности бумаги. Показывал себе открытую ладонь (без перчатки), будто махал рукой.

Я покачал головой, сказал:

— Здорово. Похож.

Посмотрел на Черепанова и спросил:

— Лёха, ты хочешь почувствовать себя звездой?

Алексей растерянно моргнул.

— Как это? — спросил он.

— Хочешь, или нет?

Две секунды мы с Алексеем смотрели друг другу в глаза.

Черепанов решительно тряхнул головой.

— Хочу! — ответил он.

— Прекрасно, — сказал я. — Тогда после уроков вместе с нами пойдёшь к Иришке домой. Там я объясню тебе, что нужно сделать.

Глава 18

В субботу на первом уроке я слушал рассуждения учителя о законе сохранения и превращения энергии для термодинамической системы, но думал вовсе не о физике. Я смотрел на доску, где пожилая учительница, записывала белым мелом общую формулу первого закона термодинамики. Но будто бы и не видел сделанные на доске записи. Потому что я вспомнил сон, который вновь пережил сегодня ночью: кошмар, приснившийся мне снова, спустя десятки лет.

Вспомнил о кошмаре — улыбнулся.

Этот сон мне впервые приснился в начале мая шестьдесят первого года: после того концерта, когда «сломался» мой голос. Тогда я во сне стоял на сцене перед заполненным людьми огромным зрительным залом. Звучала музыка. Я смотрел на каменные лица сидевших в зале людей. Открывал рот, но не произносил ни звука. Видел в глазах посетителей концерта недовольство и упрёк — затем: замечал в них разочарование и ярость. Раскрывал рот, будто выброшенная на берег рыба… молчал.

Я опёрся локтями о столешницу парты.

Сегодня я снова проснулся в холодном поту, когда понял во сне: мой Голос исчез. Я