Врач из будущего - Андрей Корнеев

контроля и с потенциальным риском для пациентов». Официальное рассмотрение его изобретения в ВОИР было заморожено «до получения всех необходимых заключений и протоколов испытаний».

Двери, в которые он так стремился, захлопнулись перед его носом. Академическая крепость показала свои зубы.

Иван сидел один в лаборатории, перебирая в руках тот самый, ставший роковым, прототип капельницы. Чувство бессилия было горьким и знакомым. Он снова был тем самым Иваном Горьковым, который не мог ничего изменить. Внезапно дверь открылась без стука.

Вошел мужчина. Невысокий, плотный, в сером, безупречно сидящем штатском костюме. Лицо круглое, невозмутимое, с аккуратно подстриженными усами и глазами-буравчиками, которые, казалось, видели не только тебя, но и твои самые потаенные мысли.

— Лев Борисов? — голос был ровным, без эмоциональным, как у диктора, зачитывающего сводку погоды.

— Я, — Иван медленно встал.

— Громов. Следователь по особо важным делам ОГПУ, — мужчина представился столь же кратко, доставая из внутреннего кармана удостоверение. — У нас к вам есть несколько вопросов.

Он прошел вглубь комнаты, неспешным взглядом окинул стеллажи с колбами, чертежи на столе, журналы Кати.

— Оборудуетесь. Неплохо. Для студента.

— Чем могу служить, товарищ следователь? — Иван постарался, чтобы его голос не дрогнул.

— Давайте начистоту, Борисов, — Громов подошел вплотную. Его запах — хороший одеколон и стойкий аромат махорки — ударил Ивану в ноздри. — Вы — человек незаурядный. Слишком незаурядный для своих лет. И для своего… происхождения. Ваша деятельность привлекает внимание. И не только профессоров-консерваторов.

Он взял со стола прототип капельницы, покрутил его в руках.

— Вот. Капельница. Идея, как нам сообщили, абсолютно новая. Ни в одной зарубежной литературе не описана. — Он посмотрел на Ивана. — Откуда?

— Я… размышлял над проблемой. И пришёл к логическому решению, — выдавил Иван заученную фразу.

— Логическому, — Громов беззвучно усмехнулся. — Как и гипотеза для Жданова о лимфатике мозга? Как и методика для Михаила-химика? Как и ваши познания в антисептике? Очень вы, Лев Борисович, логичный человек. Прямо ходячая логика.

Он положил капельницу на место.

— Вы — сын товарища Борисова, человека с несокрушимой репутацией. Ваши изыскания… выглядят полезными. Но знайте, Лев Борисович, — его голос стал тише, почти задушевным, — государство — это большой организм. Он болезненно реагирует на неопознанные элементы. Моя задача — помогать таким элементам… ассимилироваться. Чтобы никому не было больно. Понятно?

Иван молча кивнул. Сердце стучало где-то в горле.

— Прекрасно, — Громов повернулся и направился к выходу. На пороге он остановился. — И удачи с вашей капельницей. Очень любопытно, чем закончится эта история.

Дверь закрылась. Иван медленно опустился на стул. Холодный пот струился по его спине. Теперь он понял окончательно. Его игра шла не на жизнь, а на смерть. И за столом сидел новый, самый опасный игрок. Его появление веяло не только угрозой, но и немым вопросом: с каких пор, органы такого порядка, вот так являются и раскрывают свои планы? Не должны ли они «следить» украдкой? У этого диалога явно был какой-то смысл, неизвестный Ивану.

Вечер того же дня был особенно тяжелым. После визита Громова Иван чувствовал себя как загнанный зверь. Он механически перебирал бумаги в лаборатории, не в силах сосредоточиться.

Вдруг дверь скрипнула. Вошла Катя. Она молча подошла, обняла его сзади и прижалась щекой к его спине.

— Я слышала, — тихо сказала она. — Про Орлову. По всему институту уже шепчутся.

Иван обернулся и встретился с её взглядом. В её глазах он увидел понимание.

— Пойдем, — сказала она. — Тебе нужно проветриться.

Они поднялись по узкой, почти секретной лестнице на чердак главного корпуса института. Оттуда открывался вид на вечерний Ленинград, на крыши, на купола, утопающие в сиреневой дымке белой ночи. Было тихо и пустынно.

Иван вкратце описал появившийся интерес у ОГПУ Кате, отчего та глубоко задумалась.

Они сидели на широком подоконнике, плечом к плечу.

— Лёва, — начала Катя, глядя вдаль. — Я не буду спрашивать, откуда ты всё это знаешь. У каждого есть свои секреты. Но… — она повернулась к нему, и её лицо было серьёзным, — … эта твоя целеустремленность. Она… пугает. Иногда мне кажется, что ты не просто живешь, а бежишь. От чего-то. Или к чему-то. Словно за тобой гонится сама судьба, и ты должен успеть что-то сделать, пока она не настигла.

Иван смотрел на неё и понимал, что не может сказать правду. Но он мог сказать что-то близкое к ней.

— Ты права, Катя. Я бегу. Я должен успеть. Должен что-то изменить. — Он сгреб её тонкие пальцы в своей ладони. — Представь, что ты знаешь… о грядущей катастрофе. Огромной, страшной. И знаешь, как можно спасти хотя бы часть людей. Но для этого нужно действовать сейчас. Немедленно. И любая задержка, любая бумажка, любой дурак в форме или в профессорской мантии — это смерти. Десятки, сотни смертей на его совести. И на твоей.

Он говорил с такой страстью и болью, что Катя замерла.

— Какая катастрофа? — прошептала она.

— Война, Катя. Большая, страшная война. Она будет. Я в этом уверен. И к ней нужно быть готовым.

Катя долго смотрела на него, губы её чуть дрогнули.

— Хорошо, Лёва. — И в этом одном слове было и доверие, и страх, и решимость… Она принимала его и его демонов. — Тогда мы будем готовиться вместе.

Их поцелуй на вкус был таким же, как и эта ночь — горький от дыма города и сладкий от предвкушения чего-то нового.

На следующий день, пока Иван и Катя пытались пробить стену бюрократии в Наркомздраве, Миша зашел к матери. Та самая бытовая сцена, которую Иван не видел, но которая была необходима, как глоток воздуха.

Марфа Петровна, дородная женщина с добрым, уставшим лицом, заботливо усадила сына за стол, заваленный пышками.

— Ну, Мишенька, как там твои дела в лаборатории? Чем занимаешься?

Миша, с набитым ртом, оживился.

— Мама, мы сейчас совершаем прорыв! Мы внедряем метод хроматографии! Представляешь, разделение сложных смесей на основе разной скорости движения компонентов по сорбенту! Это же революция в аналитической химии!

Марфа Петровна смотрела на него с любовью и полным непониманием.

— Хромато… графья? — переспросила она. — Это, сынок, на вооружение пойдет? Или для народного хозяйства?

— Для всего, мама! Для медицины, для промышленности! — восторженно говорил Миша. — Мы сможем очищать вещества с невиданной точностью!

Марфа Петровна