Фантастика 2025-129 - Денис Старый

— Возьмите солдат и обыщите Ратушу, — приказал я. — Всех задержанных приведите ко мне.

Через час подпоручик вышел из Ратуши. За ним казаки вели нескольких гражданских. Правда, в этом городе стреляют не только военные. Я оглядел их. Затравленные взгляды, не слишком чистая одежда, темные курчавые волосы. Похоже, евреи, которым во время мятежа тоже изрядно досталось от польских националистов.

— Ваше высокопревосходительство! — принялся докладывать Громов. — Кроме этих, никого обнаружить не удалось. На башне найден карабин «Шарпс» и приспособление для стрельбы. А также — вот это…

И он протянул мне серебряную фляжку с гравировкой: «K. W. 1831».

— И что сие означает?

Подпоручик нахмурился:

— Полагаю, что это фляжка Казимира Вольского, по прозвищу Вихрь.

— Впервые слышу.

— Так называемый «народный мститель», господин генерал-лейтенант. Польский Робин Гуд…

— Он же — Зорро, — усмехнулся я.

— Виноват…

— Ничего, продолжайте…

— Эта история началась давно…

— В таком случае пойдемте присядем и пусть нам принесут квасу!

Последние слова предназначались для ушей моего адъютанта. Тот козырнул и бросился исполнять. А мы с Громовым направились к разоренному кафе, некогда принимавшему посетителей на Рыночной площади. Там, по крайней мере, были столы и стулья. Мы уселись за один из столов. Вернулся мой адъютант. Отыскал пару кружек, тщательно вытер их и наполнил квасом из бочонка, который взял в обозе.

— Продолжайте, Александр Михайлович.

— В тридцать первом я был придан казачьему эскадрону, что проводил рейд по тылам польских мятежников. И был у нас младший урядник Степанов. Лихой казак, но падкий до чужого добра. Он как-то похвастался на привале сапфировым перстнем, говорил, что раздобыл его в имении помещиков Вольских. Помнится, я даже пожурил его за мародерство, впрочем, не слишком строго. Паны с нами не церемонились. Те же старшие сыновья бывшего наполеоновского уланского капитана Вольского отличались особой жестокостью, причем — не только в отношении наших солдат, но и мирного населения. Так что когда казачки, среди которых был и Степанов, добрались до них, то, понятно, не слишком думали о христианском всепрощении… Единственным, кто выжил из Вольских, оказался младший сын пана, Казимир… У него-то младший урядник и отнял то самое кольцо… Со временем эта история бы и забылась, да вот объявился некий Вихрь, который задолго до нынешнего мятежа стал убивать наших людей… И вот однажды Степанов, который к тому времени дослужился уже до вахмистра, был найден в бане, со вспоротым животом и умирающим… Перед тем, как преставится, вахмистр успел шепнуть, что убил его Казик Вольский, он же Вихрь, который пришел за фамильным кольцом… Так что, полагаю, фляжку эту оставил как раз этот бандит.

«И книжка со стихами Мицкевича, кровавыми пятнами и пометками — тоже наверняка принадлежит ему», — подумал я.

Выходит, на крыше Ратуши сидел именно Вихрь. Вся Рыночная площадь была у него, как на ладони, но стрелять он почему-то не стал. Испугался? Вряд ли. Скорее всего выбирал себе новую жертву, чтобы продлить себе удовольствие от расправы над нею. И кто же эта цель? Подпоручик Громов? Не думаю. Скорее всего, его интересую я.

* * *

Этой ночью Вихрю, спавшему в склепе старого кладбища, приснилось, будто он гонится по горящему пшеничному полю за некой черной фигурой. Задыхаясь от дыма, Казимир настиг убегавшего, сорвал с него маску и увидел… свое собственное лицо.

Проснувшись с бешено колотившимся сердцем, мятежник долго лежал, завернувшись в полуистлевшие погребальные пелена, прислушиваясь к треску пылающего дерева. Несмотря на дожди — Варшава все еще горела. Постепенно сон снова затуманил его сознание и он увидел сестру.

— Ты устал, Казик, — говорила она, поправляя ему волосы, как в детстве.

— Еще немного, — ответил он во сне. — И отдохну.

На рассвете Вихрь проснулся с одной мыслью — сегодня он умрет. Вспомнил, как с тремя бойцами устроил засаду у костела Святого Духа. Когда грянули выстрелы, офицер в золотых эполетах упал первым. Его ординарец, мальчишка лет пятнадцати в слишком просторном для него мундире, застыл на месте, держа в дрожащих руках пистолет.

— Стреляй, щенок! — прошипел Вихрь, целясь ему между глаз.

Мальчик выронил оружие. Его лицо с голубыми глазами, круглыми от ужаса, почему-то напомнили Казимиру другое лицо — того самого унтера из 1831 года, который смеялся, глядя как его сослуживцы рвут одежду с Анны Вольской.

Щелк. Курок опустился на пустую камору.

— Беги, — неожиданно сказал Вихрь, опуская пистолет. — Пока я не передумал.

Ординарец не стал испытывать судьбу, бросился наутек. Люди Вольского изумленно переглянулись, и тот сказал:

— Не стрелять. Это приказ.

Слабость. Он так редко ее проявлял, что уже почти разучился испытывать человеческие чувства. Вчера он нашел Эльжбету, там, где ее оставил ныне покойный муженек.

— Тебе пора уходить, — сказал Вихрь, после того, как овладел ею прямо на столе, заваленном картами и донесениями. — Я узнал. Русскими командует генерал-лейтенант Шабарин и он, наверняка, знает про этот дом.

Он вдохнул запах ее тела — лаванда, пополам с порохом.

— Я дождусь возвращения Юзефа.

— Он не вернется, — произнес Вольский и хотя в глазах ее и без того уже закипали слезы, добавил. — Как и я.

— Юзеф убит? — не веря своим ушам, переспросила Эльжбета. — И ты мне ничего не сказал⁈ Повалил на стол, как последнюю курву…

— Ты не курва… И давно уже не жена Зайончковскому… И не его вдовою тебе быть… Забыла о Зосе?..

Эльжбета покачала головой, подавив рвущиеся из горла рыдания. Вихрь медленно снял с шеи шнурок с перстнем.

— Тогда возьми это.

— Я не могу…

— Не для тебя, — он сунул кольцо ей в руку. — Для ребенка. Если выживешь. Передай ей… Она в таборе, что кочует в трех верстах к западу от города.

Эльжбета взяла перстень вдруг схватила его за шею, прижавшись губами к его шраму на щеке, прошептала:

— Беги, Казик. Хотя бы ты должен выжить.

Он только усмехнулся. И теперь, вспоминая об этом, тоже. Да и хватит заниматься воспоминаниями. Пора действовать. Он поднялся. Справил малую нужду, прямиком здесь, в фамильном склепе Яблонских. Выбрался наружу.

Тяжелый апрельский туман, словно похоронный саван, окутал Вислу, когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь плотную пелену. Вода реки, обычно быстрая и прозрачная, теперь казалась густой, как