Фаворит. Русские не сдаются! - Денис Старый

вывести фрегат в море, да ещё и удрать от возможного преследования — задача вряд ли выполнимая. Всё же придётся сжечь корабль, ну или, что лучше всего, взорвать его, чтобы иметь возможность после забрать пушки, пусть даже и вытягивая их из реки.

— Кашин, берёшь бойцов, вытаскиваешь сундуки и ставишь их у борта. Пока не грузимся в лодки, — принял я половинчатое решение.

С одной стороны, мы будем готовы погрузиться в лодки, если придётся корабль пускать на дно, с другой стороны, если всё-таки будет решение угнать фрегат, сокровища всё-таки будут на борту. Слово за морскими офицерами. Мало ли… Это я уверен, что не получится, а они могут считать иначе.

Осмотрев каюту капитана, я нашёл и флаг. Покрутил его в руках, даже, признаться, забыл о том, что наверху на капитанском мостике лежит раненый Данилов. И что время неумолимо летит.

Флаг-то белый! И всё! Ни лилий, как я предполагал, да вообще ничего! Я-то думал о том, что захвачу флаг фрегата, как символ, ну, как полковое знамя. А тут… Только то, что флаг прикреплён к древку, и определяет в нём символ. А так — это тряпка выбеленная [указом от 1689 года военным кораблям французской короны следовало иметь белый флаг, даже без лилий].

Уже скоро, прихватив в сумку ещё подзорную трубу, компас, какие-то карты и документы… а жаба внутри потребовала ещё немного монет, я вылез на капитанский мостик.

— Я ищу вас, — расстроенный отчего-то Спиридов, завидев меня, опустил голову.

Может, он расстроился, что весь в крови, словно пьяный мясник, только с сотой попытки убивший свинью, а до того все резал сало с боков на пробу. И запах… Давно я не слышал такого отчётливого запаха крови и смерти.

— Пошто расстроились? — спросил я, достав трубу и обозревая польский берег, где уже виден и сам Данциг.

У них началась суета. Поняли, что фрегат захвачен. Чуть поодаль плывет лодка. Одна, вторая. Пока в них нет десанта, но явно подгоняют транспорт, чтобы пойти на абордаж. Сейчас ещё, неровен час, из пушек палить будут. Впрочем, это вряд ли.

С этой стороны у польско-французского гарнизона почти нет артиллерии, увидел только одну пушку. Очень интересно, почему не защищают город с запада? Надеются на реку, что отсюда не будет атаки? Да, Висла в этом месте широка. Но насколько это может быть проблемой? Подумаю, обязательно, но позже. Четвертая, пятая лодка…

— Фрегат не уведём? Я правильно понял? — подталкивал я к разговору Спиридова, который, казалось, впал в ступор.

— Да, встречный ветер. Если только течением, но я уже вижу, что мелей хватает. Тут же канаты приложены. Бурлачат, значит, тянут с берега фрегат. Мы не утащим, — впадал в пространное объяснение мичман.

— Приказываю! Берём всё ценное, скарб Лещинского, и на лодки. Мичману Спиридову подорвать крюйт-камеру. За работу! Лаптев, ко мне! — выкрикивал я.

* * *

Харитон Прокофьевич Лаптев пребывал в эйфории сражения. Он столько думал, так часто мечтал участвовать в настоящем деле, что уже и не надеялся, что когда-нибудь это произойдёт. Гардемарин Харитон Лаптев застал блеск русского Петровского флота. Но уже тогда первые построенные Петром Великим корабли приходили в негодность, а новых, почитай, что и не строили [в конце правления Петра строительство кораблей резко сократилось. Иные корабли гнили, так как в большинстве своём были построены из сырого или плохо высушенного дерева].

А потом нищета… Флот не строился, почти и не выходил на учения. И никому не было дела до этого. Дворцовые интриги и отсутствие внятного врага на море, да и резко сократившиеся морские амбиции России приводили флот в полное разорение. Много, очень много морских офицеров, как только получалось обойти обязательную для дворян службу, уходили. Им уж точно не стоило рассчитывать на карьеру во флоте.

Вот и вышло так, что тридцатитрёхлетний Харитон Прокофьевич еще мичман, но уже давно перерос этот чин. И тут дело… Не мог Лаптев допустить, чтобы его первая же встреча с врагом на море закончилась сдачей корабля.

И не закончилась. Казалось, что всё… Суд, а он на море короткий, и на корм рыбам за неподчинение приказу. Но… этот гвардеец! Он вселил надежду там, на фрегате Митава, он и сейчас заставлял смотреть в будущее с уверенностью. Пусть даже и быть убитым, но с честью — во время сражения.

Бой на нижней палубе был кровавым. Даже в своих фантазиях Лаптев не допускал, что так всё жестоко может быть. Крови было столько, что, выбираясь на верхнюю палубу французского фрегата «Бриллиант», Харитон Прокофьевич дважды поскользнулся. При этом, большая часть команды корабля была на берегу, это уже понятно.

Но они победили, Лаптев победил! И не только фактор неожиданности сыграл на стороне русских воинов. Но и та решимость, с которой входили солдаты и моряки на нижнюю палубу, чтобы резать и стрелять всех оставшихся на корабле французов.

— Мичман Лаптев, возьмите с собой ещё кого-нибудь… Сами разберётесь, кого именно. Зарядите все пушки фрегата по правому борту. По моей команде нужно сделать полный залп, — приказывал тот самый гвардеец, который за последнее время стал, может, и самым близким другом, так как думал, как Харитон, действовал так, как некогда мечтал гардемарин Харитон Лаптев.

— Будет сделано, ваше благородие! — с радостью выкрикнул мичман.

Да, уже было понятно, что фрегат вывести из Вислы не представляется возможным. Да и раньше такой манёвр был столь сложно осуществим, что не стоило надеяться. Но как же хотелось…

— Ты, ты и ты! — Лаптев, вспоминая, кто именно из гвардейцев стоял у пушек во время боя на борту Митавы, выбирал именно их. — За мной!

— Простите, ваше благородие, но приказывает нам господин унтер-лейтенант, — ответил один из солдат.

— Так он мне и приказал вас взять! — немного растерялся Лаптев.

— Никитка! Я приказывал, не ершись, а слушай мичмана, как отца родного! — выкрикнул с капитанского мостика Александр Лукич Норов.

«И всё-то он слышит!» — обрадовался Лаптев.

Уже скоро, скользя на нижней палубе от одного орудия к другому, словно на льду, группа Лаптева заряжала пушки. Через пару минут к нему присоединился мичман Спиридов и лейтенант Сопотов. Они быстро зарядили орудия, попеременно бегая в крюйт-камеру, беря в мерном мешке порох. Мало того, что были заряжены орудия, направленные в сторону крепости, так ещё мичманы насыпали дорожку из пороха, которая вела в крюйт-камеру, где и хранился