Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон

залезал в богатые дома по водосточным трубам уже лет тридцать. Однако женщины, как птички, повинуясь инстинкту, вспорхнули на чердак, и теперь из окошка под самой крышей выглядывали их напуганные личики. Чтобы не ломать дверь и не разносить дом, Боб выбрался на крышу, прополз по черепице, выдавил окно, спрыгнул на пол и отбил стремительный выпад какой-то судомойки, которая, убегая с кухни, догадалась прихватить разделочный нож. Он завернул ей руку за спину, вырвал нож и огляделся, держа девушку перед собой, как щит, на случай если ещё у какой-нибудь служанки возникнут сходные намерения. От девушки пахло морковкой и чабрецом. Она что-то крикнула по-французски, наверное: «Убегайте!», но ни одна из её товарок не двинулась. Удары в чердачную дверь доказывали, что бежать им некуда.

Четыре женщины смотрели на Боба, свет из выбитого окна падал на их лица. Одна была старуха, две — гораздо старше и толще Абигайль. Четвёртая подходила по комплекции, возрасту и цвету волос. Сердце у Боба подпрыгнуло и упало. Это была не она.

— Чёрт! — воскликнул он. — Не бойтесь, я вас не трону. Я ищу мисс Абигайль Фромм.

Четыре женщины разом перевели взгляд с Боба на девушку, которую он держал.

Тут она всей тяжестью осела на него, и Боб вынужден был выпустить её запястье, чтобы подхватить падающую. За свою жизнь он узнал немало приёмов освобождения от захватов, но такой видел впервые: лишиться чувств в руках у противника.

Она очнулась через три минуты, лежа поперёк кровати этажом ниже. Боб то возникал в её поле зрения, то вновь исчезал. Он подходил, чтобы сосчитать её веснушки, потом спохватывался, что обезображен годами военной службы, и, щадя нежные глаза Абигайль, отступал к окнам, за которыми солдаты рыли траншеи. Рыли не совсем правильно. Боб переборол порыв открыть раму и рявкнуть на них по-сержантски. Он оглядел дальние подступы к поместью — не скачет ли французская кавалерия. Когда Абигайль потянулась, чтобы почесать нос, Боб напружинился, опасаясь, что она припрятала в одежде ещё какие-нибудь режущие предметы. Однако тревожиться не стоило. Перед ним была не исступлённая убийца, а школьница из соммерсетского городка, тихая и мягкая, но несколько опрометчивая в делах житейских, что и послужило причиной их знакомства. Броситься очертя голову с ножом было не в характере Абигайль, просто так проявилась её бытовая несуразность, пленившая в своё время Боба, практичного до мозга костей. Тогда, одиннадцать лет назад, он увидел в ней то, чего не хватало ему, за три мгновения, в которые его сердце едва не остановилось. И каким-то чудом — единственным чудом в прозаической жизни Боба — девушка тоже увидела в нём то, чего ей недоставало — в прямом и переносном смысле.

В те времена на кроватях было много подушек, поскольку спали практически полусидя. Боб уложил Абигайль плашмя; сейчас она приподнялась на подушки, чтобы видеть, как он расхаживает по комнате.

— Тысяча чертей! — были его первые нежные слова. — Времени нет! Вы меня помните, иначе не упали бы в обморок.

Абигайль всё ещё была очень бледна и старалась не двигаться без надобности, но тихая улыбка, озарившая лицо, придала ей сходство с Девой Марией на картинах.

— Даже если бы я могла тебя забыть, господа Апнор и Ширнесс мне бы не дали. Удивительно, до чего часто их тянуло рассказывать про вашу с Апнором встречу на мосту.

— Позорная история.

— Они рассказывали её, чтобы над тобой посмеяться, но для меня это была любовная история, которую я могла слушать бесконечно.

— И всё равно позор. Как и моя вторая встреча с Апнором, о которой ты, возможно, не слышала. Слава богу, рядом оказался Тиг с палкой!.. Но сейчас некогда рассказывать. Дьявольщина, вот и он!

— Кто?! — вскрикнула Абигайль.

— Простите, что напугал, мисс. Разумеется, не господин граф, а полковник Барнс. Идёт сюда. Слышишь, как деревяшка выстукивает по лестнице? Надо отсюда выбираться.

Боб шагнул к двери. Абигайль смотрела, наморщив лоб. Она не знала, собирается он бежать, баррикадироваться или встречать полковника. Но тут что-то остановило взгляд Боба. Он тронул (скорее даже погладил) верхнюю дверную петлю — две кованные железные полоски, привинченные одна к косяку, другая к двери. Их соединял шарнирный болт толщиной в мизинец.

— Скажу коротко: те несколько мгновений на таунтонской рыночной площади одиннадцать лет назад, когда ветер уронил ваше дурацкое знамя и я помогал тебе его поднять, помнишь? Они для меня — как шарнирный болт для двери. Вокруг него всё вращается, а он — всё держит. Так и моя жизнь. Вынь его… — И Боб, не доверяя своему красноречию, вытащил кинжал и поддел им головку болта. Потом, левой рукой придерживая дверь, выдернул штырь и убрал руки. Дверь беспомощно повисла. — Как ни жаль, у нас осталась одна минута, ничуть не длиннее первой. Так как, Абигайль?

— Что именно?

Барнс вошёл в комнату, искоса поглядывая на висящую дверь. Он выразительно взглянул на Боба, потом, вспомнив про воспитание, молодцевато повернулся к Абигайль и отвесил поклон.

— Мисс Фромм! Сержант Шафто столько раз превозносил вашу красоту, что порядком мне прискучил; видя вас во плоти, я осознал свою ошибку, раскаялся и обещаю впредь не зевать и не стучать пальцами по столу, буде эта тема возникнет снова, но присоединить свой голос к хвалам сержанта Боба.

— Спаси… — начала Абигайль, однако Барнс уже перешёл к следующему вопросу.

— Вы уже просили её руки?

— Нет, — отвечала Абигайль вместо оторопевшего Боба.

— Быстро, — сказал Барнс, — просите.

Боб плюхнулся на колени.

— Со…

— Да.

— Абигайль Фромм, берёшь ли ты… — начал Барнс.

— Да.

— Роберт Ша…

— Да.

— …вляю вас мужем и женой. Можете поцеловать молодую — позже. Сейчас надо ко всем чертям уносить ноги! — воскликнул капитан Барнс, приметивший что-то за окном.

— Дай-ка мне этот шарнирный болт, муженёк, — сказала Абигайль, — вместо кольца.

Мушкетёры так и так строились перед усадьбой; посему они не задержали отъезд, когда вытянулись во фрунт вдоль дорожки и подняли штыки, образовав арку, чтобы мистер и миссис Шафто могли под ней пробежать. Полевых цветов ещё не было, но какой-то рядовой сообразил отломать расцветшую вишнёвую ветку и сунуть в руки Абигайль. На конюшне реквизировали белую лошадь и презентовали молодым в качестве свадебного подарка. Слуги, высунувшись из окон, кричали и махали полотенцами. Французские мушкетёры, которых разоружили и загнали в сухой фонтан, плакали и сморкались от умиления. Даже шевалье, доставивший Барнсу столько неприятных минут, лишь тряс головой и моргал, досадуя, что его выставили мелочным негодяем. Больше всего он хотел бы оправдаться, сказать Барнсу, что если бы