Продавщица 4: А с платформы говорят… - Анна Наумова

— Ты права, вымыть зеркало не сложно. Вот так у нас и моют, правда? А ты потом это место целуешь своими девичьими губками… Ну какой мальчик с тобой после этого целоваться станет, сама посуди? Ни Витя, ни Сережа, ни Петя, ни даже Дима… Вот так же, правильно, Любовь Андреевна, Вы зеркала моете?

— Да, да, точно так! — поняв, наконец, к чему я клоню, сказала техничка. — Всякий раз так. Я старая, спина у меня больная, не находишься каждый раз воду-то менять. А тут — раз и все, в унитаз окунула да вымыла.

— Вот видишь, — с удовлетворением констатировала я. — К тому же, как Витя узнает, кому из вас, девочки, он нравится? Никто из вас не подписался, номер телефона не оставил… Вите теперь играть в принца из «Золушки», ходить по школе и отпечатки губ сравнивать? Чьи совпадут, на той и женится?

Самая старшая из девчонок, которая препиралась со мной и тетей Любой, вдруг позеленела, прижала ладонь ко рту и опрометью метнулась налево, в женский туалет. Раздались неприятные звуки. Ее товарки, потупившись, глядели в пол, и лица их выражали полное отвращение…

— Ну вот и разобрались, — подытожила я. — Все хорошо, что хорошо кончается. Передайте, девочки, своей подружке, что начиная с сегодняшнего дня и до конца недели она каждый день после уроков на два часа поступает в распоряжение Любови Андреевны. Еще не все зеркала в школе отмыты от поцелуев… Да и окна неплохо бы на зиму заклеить, да? О! Звонок уже прозвенел, бегите на урок!

Девчонки, обрадованные тем, что расправа лично их не коснулась, убежали вдаль по коридору, забыв про подружку, тетя Люба, напевая, принялась мыть пол в туалете, ну а я вдруг вспомнила, что меня ждет на уроке русского языка и литературы восьмой «Б», где учится мой будущий свекр Костантин…

* * *

— Вы умница, Дарья Ивановна! — похвалила меня тетя Люба, когда мы с ней вновь пили чай в учительской спустя неделю. — Как бабка отшептала! Ни одной отметины на зеркале. Чистота и красота! Вы были правы, девки горазды языком трепать, раззвонили всей школе, что у нас якобы водой из унитаза зеркала моют, вот они теперь и побаиваются!

— Прекрасно! — отрезая себе кусок вкуснейшего «тертого» пирога с вареньем, сказала я. Пирог мне в благодарность испекла тетя Люба. — Мастерица Вы печь, Любовь Андреевна, спасибо Вам! И сами-то угощайтесь пирогом, а то я все одна ем!

— Да что вы, ешьте, ешьте, и с собой заверните! — беспечно махнула рукой тетя Люба. — Было бы за что благодарить! Это Вам, дорогая моя, спасибо! Что бы я без Вас делала! И проблему решили, и никого не обидели… У вас прямо талант педагога!

Внезапно в дверь постучали.

— Да-да, входите! — сказала я.

Дверь отворилась, и на пороге появилась весьма эксцентрично одетая дама, от которой уже с порога стало сильно разить ужасными духами «Красный мак». Точно такими же духами душилась Вилена Марковна, которая только-только начала забывать историю с Костиным ухом. У нее еще несколько недель после всех этих событий дергался глаз.

На даме были шляпа с вуалью, ярко-фиолетовое пальто и сапоги на огромной шпильке. В руках она держала какой-то томик. Эту женщину я тут же узнала, несмотря на то, что она была на целых двадцать лет моложе. И кажется, эта встреча не сулила мне ничего хорошего.

Глава 20

— Здравствуйте! — дыша духами и туманами, загадочно произнесла еще раз дама и уставилась на меня, видимо, в ожидании, что я метнусь кабанчиком и подставлю ей кресло, которого в кабинете отродясь не было. Однако я, не двинувшись с места, продолжала просто смотреть на пришедшую, не выражая ни радости, ни досады. Да уж, вот так привет из прошлого…

Техничка тетя Люба, спешно прихватив со стола кусочек пирога, ретировалась, а я указала рукой на освободившийся стул.

— Присаживайтесь… Слушаю Вас.

Дама, жеманничая, сняла пальто, повесила его на спинку стула и уселась на местечко, которое для нее еще недавно так радушно нагрела автор кулинарного шедевра. Томик стихов, который дама притащила с собой, остался лежать у нее на коленях.

— Меня зовут Наталья Евгеньевна, — с достоинством императрицы произнесла она, поморщившись и сметая крошки от пирога, оставленные тетей Любой.

— Очень приятно, — вежливо ответила я и, встав, подошла к окну, чтобы открыть форточку. Сделала я это по двум причинам. Во-первых, хоть дама и присутствовала в кабинете не более минуты, он уже насквозь пропах ее неприятными духами, от которых меня затошнило, а во-вторых, мне было позарез необходимо скрыть улыбку, которая нарисовалась на моем лице. Это была не кто иная, как моя несостоявшаяся свекровь, мама моего бывшего возлюбленного и сожителя Толика.

Перепутать ее с кем-либо было невозможно. Наталья Евгеньевна, сколько я ее помнила, застряла в каком-то неопределенном возрасте — между тридцатью пятью и шестьюдесятью, и всегда немного смахивала на городскую сумасшедшую. Она всегда носила с собой пухлый блокнот, в который записывала дурацкие стихи собственного сочинения, носила одно и то же пальто, шляпу и считала себя второй Ахматовой. Поначалу от нее пахло просто невкусными духами, а потом — невкусными духами и кошатиной. А еще у нее была странная, почти маниакальная и патологическая любовь к сыну, которая, по моему предположению, его и сгубила.

Замуж Наталья Евгеньевна, несмотря на всю свою придурь, то есть экстравагантность, если быть вежливым, все же успела сходить, правда, ненадолго и, в отличие от многих советских детей из неполных семей, Толик знал, кто его отец. Он даже виделся с ним пару раз, уже будучи подростком. А посему выдумывать легенду про космонавта, капитана дальнего плавания или полярника, которого съели дикие медведи, не было необходимости.

Как и многие девушки, чья юность выпала на шестидесятые года двадцатого века, со своим будущим мужем Наталья Евгеньевна, тогда — просто Наташа, познакомилась на танцплощадке. Туда ее притащила подружка, с которой они вместе учились на последнем курсе литературного института. В тот вечер на танцплощадку нагрянула группа курсантов, у которых на рукавах гимнастерок красовались целых четыре нашивки. Это значило, что они — на последнем курсе