Архитектор Душ VI - Александр Вольт

он потерял все в Феодосии — алтарь, слуг и связи. А еще он не успел провести полноценный ритуал поглощения и по факту теперь наслаждался лишь малой долей той силы, которую мог обрести.

Из-за него он был вынужден бежать как побитая собака, прятаться по углам и перестраивать свой маршрут к величию, который теперь стал извилистым и тернистым.

Мастер скрипнул зубами так сильно, что челюсть свело судорогой.

Что он забыл здесь? Что этот провинциальный коронер делает вдали от своего дома, в самом сердце столицы? Еще и тележку волочет, набитую едой так, словно готовится к осаде.

Нужно проследить за ним. Узнать, что он замышляет. Куда он направляется с этим продуктовым складом на колесах?

Хотя… Мастер прищурился, глядя вслед удаляющейся фигуре Громова. Он же не хомяк, чтобы запасаться на зиму, верно? Верно. Громов — не тот тип, который будет сидеть в бункере и жевать сухари.

Эта мысль показалась Мастеру самой логичной на свете. А значит, в его доме или в том месте, где он сейчас обитает, грядет что-то масштабное. Что-то такое, где нужно накормить толпу людей.

Празднество. Прием. Бал.

Губы Мастера растянулись в хищной усмешке.

Он должен проникнуть туда. Проникнуть в логово врага и решить вопрос с коронером раз и навсегда. На его территории, среди его гостей, в момент его триумфа. Это будет поэтично. Это будет справедливо.

Зачем проникать в дом вместо того чтобы просто устранить его где-нибудь в темном переулке, тихо и без лишнего шума? Вопрос хороший, резонный. И у Мастера был на то ответ, который грел его душу не меньше, чем мысль о мести.

Посмотреть на дом. Оценить имение. Взглянуть на прислугу, убранство, уровень комфорта.

Кто знает? Вдруг это имение окажется настолько хорошим и подходящим его высоким стандартам, что оно может стать его? Если понравится, конечно.

Ведь Мастеру, как мы помним, требовался комфортный кров. А что может быть комфортнее, чем дом поверженного врага, доставшийся победителю вместе со всем содержимым?

Он оставил упавший майонез на полу и стараясь не привлекать внимания, двинулся следом за Громовым, держась на безопасном расстоянии.

* * *

Шум предстоящего торжества стоял в доме до поздней ночи накануне, и возобновился ни свет ни заря.

Сон, и без того чуткий и неглубокий, был безжалостно разорван звуками подготовки к локальному «событию века» в истории Громовых. Снизу доносилось позвякивание металла, глухие удары чего-то тяжелого о дерево и приглушенные, но настойчивые команды.

Я спустился на первый этаж, когда стрелки часов едва перевалили за восемь. Кухня напоминала поле битвы, где армия поваров под командованием приглашенного шефа вела наступление на продукты. Ножи стучали по доскам с пулеметной скоростью, шипело масло, звенели кастрюли. Запахи стояли такие, что у мертвого бы проснулся аппетит: свежая выпечка, маринады, сложные соусы и тонкая нотка тех самых устриц, что я вчера привез.

По дому, словно муравьи, сновали люди в униформе. Горничные, усиленные нарядом из клининговой службы, драили всё что могло блестеть. Полы натирались мастикой с таким усердием, что в отражении паркета теперь можно было бриться, не прибегая к зеркалу. Старинные гардины и тяжелые бархатные портьеры, казалось, стали на тон светлее после чистки и отпаривания. Ковры, выбитые и вычищенные, лежали пушистыми островами, на которые даже страшно было наступать в обуви.

Григорий Палыч, дирижирующий этим хаосом, был везде и нигде одновременно. Я попытался перехватить его взгляд, чтобы просто поздороваться, но он пронесся мимо меня с планшетом в руках, бормоча что-то про «не тот оттенок салфеток» и «где, черт возьми, лед для шампанского».

Поняв, что я здесь лишний элемент в таблице Менделеева Григория Палыча, я быстро позавтракал в малой столовой, куда мне любезно, хоть и с некоторой поспешностью, подали кофе и омлет, и отправился бродить по дому.

Искать себе занятие в собственном, пусть и формально отцовском, доме оказалось делом непростым. В кабинет не зайти — там отец ведет переговоры. В гостиную не сунуться — там декораторы строят какие-то цветочные инсталляции. В сад не выйти — там проверяют освещение и расставляют фуршетные столики.

Даже разминку, черт возьми, провести негде. Хотя, с другой стороны, я мог бы хоть сейчас выйти, встать посреди парка на заднем дворе и делать что мне угодно. Граф я или где?

Ноги сами привели меня в восточное крыло, куда суета еще не добралась в полной мере. Здесь было тише. Проходя по длинной галерее, я замедлил шаг. В воздухе висел густой, сладковатый аромат. Лилии. Те самые, что я вчера выкупил на базе.

Они стояли в огромной напольной вазе из китайского фарфора, белые, торжественные, уже начавшие раскрывать свои бутоны, повинуясь теплу дома. А прямо над ними, в золоченой раме, висел портрет.

Я остановился.

С холста на меня смотрела молодая женщина. Художник, кем бы он ни был, знал свое дело. Он не просто передал черты лица, а поймал саму суть. Высокий лоб, тонкий, аристократичный нос, чуть припухлые губы, словно она только что улыбалась, и глаза… Большие, темные, с поволокой.

Мать Виктора Громова. Моя мать в этом мире.

Я ловил себя на мысли, что смотрю на нее не как сын, а как генетик или врач, ищущий сходства. И они были очевидны. Те же скулы, тот же разрез глаз, когда смотрел на Настасью. Сестра была копией матери, только в ее взгляде было больше жесткости и обиды, а здесь… спокойствие и какая-то мягкая, удивительно всепрощающая мудрость для такого возраста.

Она была действительно красива. Не той кричащей, современной красотой с обложек, а той, что заставляет остановиться и задержать дыхание. Классическая русская дворянка, какой ее описывали в романах девятнадцатого века.

Я стоял и просто любовался ей, позволив себе на минуту забыть о доппельгангерах, интригах и предстоящем балагане.

— Я скучаю по ней каждый день, — раздался тихий голос за моей спиной.

Я не вздрогнул, хотя появление отца было внезапным. Он умел ходить тихо, когда хотел, несмотря на возраст и перенесенную болезнь. Андрей Иванович встал рядом, заложив руки за спину. Он был уже в костюме, гладко выбрит, пахнущий дорогим одеколоном, но в его глазах, устремленных на портрет, я увидел ту самую тоску, которую ничем не замаскируешь.

— Не было ни дня, когда бы я не думал про твою матушку, — продолжил он, и голос его слегка дрогнул. — Даже когда дела шли в гору, когда казалось, что весь мир у моих ног… без нее все это было каким-то… неполным.

Я глянул на отца искоса. Слова его