Великая река - Токацин

- Акаи, - пояснил Нингорс, приобнимая её крылом и утаскивая из-под арки на тускло освещённую улицу. – Акаи оборачиваются.

- А-а… - протянула Речница, вспоминая обрывки увиденного и услышанного. – Это я знаю. Акаи и Варкины, между ними вражда… Что, снова война?

- Да ну, - фыркнул хеск. – Никакой войны. Видишь, город украшают для Мирного Пира?

Окон в домах Экамиса не было – свет скупо сочился сквозь стены, сплетённые из ветвей, коры и листьев, тусклые огоньки мерцали под навесами, где на циновках сидели жители, пили пахучие отвары и негромко переговаривались. Только на перекрёстках горели прикреплённые к стенам цериты – по кристаллу на маленькую площадь, по паре на большую – а в трёх десятках шагов всё тонуло во мраке. Но город не спал – шелестящие тени то и дело проносились мимо путников, кто-то беседовал под навесами, сновал по переулкам и хрустел соломой на крышах. Кесса смотрела по сторонам и видела ограждённые дворы – за оградами поблескивала резьба на бортах больших кораблей, тёмными ворохами лежали на палубах спущенные шары; длинные и широкие дома под травяными крышами стояли наособицу, между ними могла бы пройти Двухвостка, и у каждого дома был свой двор с кораблём, свой навес с расстеленными циновками, а где-то в закоулках пофыркивали засыпающие животные. Кесса различала голоса хург и белоногов, раскатистый рёв хумраша и вибрирующий горловой рык панцирного ящера. По краям каждого навеса свисала бахрома, по углам домов пристраивали странные плетёные украшения. Четверо жителей перешли дорогу, бережно неся в руках длинную полосу бахромы, выкрашенной в белый и пурпурный.

- А скоро будет пир? – спросила Кесса. «Где я была, когда наступил Праздник Крыс? Вайнег разберёт…» - с досадой вздохнула она. «Хоть бы Мирный Пир не прозевать!»

- На днях, похоже, - Нингорс огляделся, пересчитывая гирлянды и плетёные шары. – Скрепят мир перед Волной. Это хорошо…

За очередным поворотом Кесса увидела чуть более ярко освещённую террасу под навесом и спальные коконы, разложенные на ней. Варкин-домовладелец был недалеко – вышел на оклик, пошевелил усами, глядя на диковинных гостей, и кивнул на груду коконов и циновок.

- А под крышей места не осталось? – спросил Нингорс, окинув взглядом террасу. Чужеземцы, едва различимые в тусклом свете церита, лежали вповалку вплотную друг к другу – только головы торчали.

- Какое место? Вся долина тут, в Экамисе. Всем сюда надо, - вздохнул Варкин. – Выпей чашку суавы – быстрее уснёшь.

Горьковатый запах суавы струился по улицам – в эту ночь не спалось многим, и Кесса долго ворочалась на жёстком ложе, завидуя Нингорсу – тот, завернувшись в крылья, уснул мгновенно, только размеренное сопение доносилось из-под кожистой перепонки. Свет выбравшихся из-за горизонта лун блестел на листьях папоротника, укрывающих крыши. Из-под навеса Кессе был виден край поднимающегося лунного диска – огромного, яркого. Прикрыв ладонью глаза, она свернулась клубком и попыталась заснуть.

Зыбкая дремота, едва сгустившись над ней, развеялась, и Кесса привстала, растерянно мигая. Между освещённой лунами улицей и спальной террасой стояла спиной к Речнице крылатая тень – Нингорс, выбравшись из кокона, спустился на мостовую и остановился там, оглядываясь по сторонам и настороженно рыча. Его грива вздыбилась, на пальцах горели зеленоватые огоньки. Услышав шорох за спиной, Алгана развернулся, слегка пригибаясь, и Кесса увидела оскаленную пасть и горящие янтарным огнём глаза. Осмотрев террасу, Нингорс с глухим рыком шагнул вперёд, что-то прикинул в уме и резким движением поднял вспыхнувшую ладонь. Ноющая боль сжала запястья Речницы – магия пробуждалась в крови.

- Нингорс! – Кесса прыгнула вперёд, едва не запнувшись о край террасы, и повисла на руке хеска. – Нингорс, постой! Ты чего?!

Она вцепилась в жёсткую шерсть, дёрнула что было сил – пучок остался в руке. Алгана вздрогнул, шумно выдохнул, помотал головой и опустился прямо на мостовую. Его крылья мелко дрожали.

- Агаль… - прошептала Кесса, обнимая мохнатое плечо. – Держись, Нингорс, держись…

Сияющий диск, выскользнув из-под навеса, приближался к зениту, но он больше не был совершенно круглым: недоставало куска, будто другой диск, чернее ночи, закрыл его кромку.

- Он зовёт, детёныш, - безжизненным голосом прошептал Нингорс. – Так громко… Ни-шэу!

Он прижал ладонь к боку, скрипнул зубами от боли, запахло палёной шерстью. Алгана, отряхнув обожжённую шкуру от пепла, встал, пошатываясь, взобрался на террасу и лёг поверх кокона. Его глаза закрылись, но янтарный свет пробивался из-под век.

- Он замолчит, - пообещала Кесса, положив руку на жёсткую гриву. – Я его заставлю.

Суава была горькой, как ивовая кора, и пряные листья на дне чаши эту горечь лишь усиливали. Кесса с трудом отпила глоток и отодвинула чашку.

Рассвет ещё толком не разгорелся, но город уже ожил – загромыхали по улицам вайморские повозки, с рёвом помчались куда-то осёдланные анкехьо в стальной броне, зафыркали в загонах хурги – им принесли корм. На крышах засверкали пурпуром и золотом сплетённые из крашеной травы цветы, кисти и веера, жители оттирали резные украшения на коньках крыш от серой летней пыли. Издалека тянуло влагой – где-то ночью прошёл ливень, но сейчас небо очистилось.

- Ты говоришь, Нингорс, в Рате речные камешки в цене? – Кесса запустила руку в потрёпанный лиственный мешочек, перебирая холодную тяжёлую гальку. Алгана кивнул, опрокинул в себя вторую чашку суавы и поднялся на ноги.

- Идём.

…Полосатые семена-монеты были куда легче камешков, и Кессе было легко, когда она, рассовав их по карманам, выбралась из лавки. Одна яшмовая галька осталась при ней – зеленовато-серая, под цвет ила со дна древней реки.

- Вот дела – яшму покупают на вес! И столько её пород – я половину уже забыла! – усмехалась она, вдоль стены выбираясь из оживлённого переулка на шумную улицу. Варкины, Акаи, крылатые кошки, - все спешили куда-то, и непросто было устоять на ногах и выбраться из толпы. Нингорс шёл чуть позади, прикрывая Кессу крылом, и хески почтительно огибали его, но никто не пугался. Некоторые даже норовили пощупать крыло – и, дотянувшись, отдёргивали руку с удивлённым возгласом.

Кесса опасалась, что не найдёт ни лавок, ни лотков, но в Экамисе они были везде – у каждого дома, под каждым навесом кто-нибудь сидел, зазывая покупателей. Даже сторожевые ящеры, угнездившиеся на крышах, вопили, подражая крикам торговцев. «Нуску Лучистый! Здесь каждый житель – ткач, а кто не ткач, тот плетельщик,» - думала Кесса, старательно