Фантастика 2025-57 - Елена Артемова

— Как у деды Миши, такой же? — с восторгом закричала в трубку дочь.

— Ну, нам, наверное, такой же большой не нужен, но ты посмотри сама внимательно, чтобы всё на месте было — и комната твоя, и мангал во дворе, чтобы было где хлеб и сосиски жарить. Смотри, дело серьёзное. Справишься?

— Да, пап. Мне брат поможет, он совсем взрослый стал, почти как ты, — я будто наяву видел, как она кивает, тряхнув косичками.

— Умницы вы у нас с мамой. Спасибо. А за Лобо не переживай — он ко мне приплыл, мне помощь его нужна была. Привет тебе передаёт, мы с ним вместе прилетим скоро, не скучай.

В трубке повисло молчание, и лишь по дальним крикам чаек было понятно, что связь не прервалась. Видимо, девочки смотрели друг на друга, пытаясь понять, как и откуда я узнал про волчонка, которого недавно в океан унесла волна. В трёх с половиной тысячах километров от меня.

— Колдун? — неуверенно спросила Аня. Наверное, у мамы.

— Колдун, — с совершенно той же самой неуверенностью в голосе ответила Надя дочке.

— Но добрый! И наш! — тут в голосе Анюты сомнений уже не было.

— Точно. Наш и добрый, — подтвердила жена.

Головин снова принял позу и выражение лица американского актёра, загнав глаза под самый лоб, дескать, видали мы таких добрых — только успевай тела оттаскивать за ними.

— Не сидите на берегу долго, холодает и ветер поднимается, — не удержался я от очередной фразы, которую тоже вполне можно было считать сверхъестественной. Если не думать о том, что на побережье вечером всегда становится холоднее, когда темнеет, и усиливается бриз с океана.

— Ой, иди уже, советчик, своими делами занимайся! — Надя явно махнула руками.

— А мы пойдем к дяде Сальваторе, у него сегодня юб… буй… ябус… уха у него, короче, сегодня! — ловко обошла Аня незнакомое трудное слово «буйабес».

— Приятного аппетита, девочки мои! Передавайте всем привет, — сказал я и отключился. И в смысле звонка, и в смысле — вообще.

Проснулся от покалывания во всём теле, словно всего Диму отлежал. За окном висела осенняя хмарь, а в комнате было тепло и уютно. И о том, где я и как сюда попал — ни мыслишки, ни воспоминаньица. Комната была похожа на гостиничный номер, но какая-то более живая, что ли. Особенно, почему-то, запомнилась батарея — здоровенная гармонь чугунного радиатора, явно старинного. Захотелось подойти и прислониться к горячим рёбрам спиной, которая ныла так, будто вчера три машины с цементом разгрузил.

Стянул с себя клетчатый плед, опустил с кровати ноги, сразу удачно попав в ботинок. Но неудачно левой ногой в правый. Наклоняться, разбираться в обуви, соотнося её с нужными ногами, и зашнуровывать было тяжко. Хотелось завалиться на спину и затянуть памятное: «Заха-а-ар!». Буржуй я или нет, в конце-то концов? Но воспитание снова пресекло все попытки нытья. С детства мы так приучены: жив? Ходить можешь? Ну вот и ходи.

Вспомнилось, после одной заварухи отец присмотрелся к моей скособоченной фигуре и походке и отправил делать снимки. Только перчаток велел не снимать, чтоб сбитыми костяшками коллегам поводов для слухов не давать. Ругаясь про себя последними словами, я добрёл до больницы, радуясь, что рентгенкабинет находился на первом этаже горбольницы. Здоровяк-доктор, батин товарищ, помог залезть на отвратительно холодный стол и вышел, накрыв меня свинцовым фартучком. Откуда-то прозвучал его хриплый голос «Не шевелись», а потом «всё, слезай». Пока я корячился со шнурками, он вернулся со снимками, ещё сырыми, и прилепил их к подсвеченной рамке на стене. Поизучал внимательно. Обернулся и спросил:

— А ты как сюда добрался?

— Спасибо, хорошо, — вежливость к медработникам у меня была в крови с детства, что называется, с молоком матери и ремнём отца. — А что такое?

— Ничего, просто у тебя обе ноги сломаны, — легко, как о чём-то незначительном, ответил рентгенолог. А я тогда подумал — как же я теперь до дома-то дойду, с этим ненужным знанием?

Оказалось всё проще и безопаснее, чем я с перепугу решил: сломаны были берцовые кости, притом малые. И оказалось, что трещина — это тоже перелом, только какой-то не то партикулярный, не то что-то вроде того. И отдельно запомнилась фраза, звучавшая весомо, политически: «в состоянии консолидации». Проще говоря, кости уже срастались сами, без присмотра и надзора, как хотели. Тогда я понял, что множественные переломы ног тоже могу переносить «на ногах», как и рёбер, и прочей мелочи, типа пальцев.

Поэтому, проверив, что стоять могу вполне уверенно, и даже ходить получается, я заправил постель, расстелив поровнее плед в красную и коричневую клетки, и вышел в коридор. Он был довольно длинным, тёмным, с одной стороны заканчивался лестничным пролётом, а с другой — куда-то поворачивал. О том, где я нахожусь, мыслей по-прежнему не было ни единой. Ну, кроме того, что это точно не гостиница, и не больница.

— Дмитрий Михайлович! — тихий хрустальный колокольчик за спиной в тишине и полумраке прозвучал как выстрел. Но я не упал, как убитый, а только подскочил. И развернулся, кажется, ещё в воздухе. Из-за приоткрытой двери выглядывала Мила Коровина. Надо бы попросить Лорда не затягивать со свадьбой, кстати — эта фамилия ей совсем не шла.

— Можно просто «Дима», мы ведь почти родня, — ответил я, пытаясь скрыть смущение за свой идиотский подскок с поворотом. Тоже мне, Авербух недоделанный нашёлся.

— Бабушка просит зайти, — она открыла дверь пошире и повела рукой. Это было так грациозно и величественно, что внутренний скептик сделал книксен. И тут же выхватил пинка от фаталиста. Затем они оба внутри, а я снаружи, щелкнули каблуками, склонив голову.

Комната Воро́н была в точности такая же, как та, из которой я только что вышел. Дагмара сидела в кресле возле батареи, протянув к чугунным рёбрам ладони. Мила притворила дверь, прошла и устроилась в кресле напротив бабушки, забравшись на него с ногами, как маленькая.

— Доброе утро, Дима! Силён ты поспать, — добродушно сказала старуха, приветственно склонив голову. Платье на ней было синего бархата, цветом напоминавшее глаза внучки. Наверное, и у неё самой раньше были такие же. На голове была серебристо-бежевая шляпка,