Столичный доктор. Том VIII - Сергей Линник

— Все идет, как должно идти, — продолжил Ли. — Не все в Петербурге довольны войной. Не все считают её нужной. Есть и те, кто понимает, что нужно начинать мирные переговоры.

— Это будет зависеть от японцев.

— И от них тоже. У меня просьба. Одна, главная. Мы договаривались.

Он повернулся ко мне, темные глаза его смотрели внимательно. Я вспомнил. Да, было такое еще в бытность моей работы в Москве. Это как договор с дьяволом — тоже требуют оплату в самый неподходящий момент.

— Он сейчас будет беседовать с вами, и спросит. Ваш ответ: Маньчжурия должна остаться за Китаем. Больше ничего.

— Хорошо. Я все понял.

— Я добился для вас одной возможности, — произнес Ли. — В любое время. Приезжать в Царское Село. Вам будет дана постоянная литера.

Постоянный пропуск в Царское Село. Золотой ключик от дверей к высшей власти. Возможность доносить свои мысли прямо до Императора, минуя любые инстанции. Вернуться в эпицентр событий, получить влияние, возможности… Все, о чем я, наверное, тайно мечтал в самые тяжелые моменты. Я вздохнул. Опять меня опутывают паутиной обязательств.

Но сейчас… Сейчас я был посреди госпиталя, среди криков раненых, запаха крови и грязи. И в глазах у меня стояло бледное лицо Агнесс, которая поехала за мной на край света.

— Благодарю вас, учитель, — сказал я ровно, без колебаний. — Это очень щедрое предложение. Но… сейчас меня волнует только… судьба жены. Но вашу просьбу я выполню. Если прозвучит вопрос, ответ будет нужным.

Ли чуть прищурился. Он понял. Понял, что все его предложения, все ключи от дверей власти ничего не стоят перед этой простой, человеческой тревогой. Он кивнул. Опять едва заметно.

— Понимаю, князь. Понимаю.

Он отошел. Растворился в свите, в тени генералов.

* * *

И тут ко мне подошла Елизавета Федоровна. Она шла медленно, её лицо было печальным.

— Женя… — начала она тихо. — Я хотела… извиниться еще раз за нашу последнюю встречу. Там… на перроне. Я была не права. Не должна была…

— Не стоит, Ваше Императорское Высочество, — прервал я её холодно. Мне было больно на нее смотреть. Больно от того, что она приехала, что она здесь, что она… всё равно принадлежит тому миру, который только что показал свою суть через крики солдата. И который поставил под угрозу жизнь Агнесс.

— Я… хотела сообщить о детях, — продолжила она, игнорируя мою холодность. — Сын… и дочь. Они в Петербурге. С ними все в порядке. О них хорошо заботятся. Они… растут.

Дети. Наши дети. Далекие, в другом мире, в другой жизни. Образ их мелькнул перед глазами — чужие, почти незнакомые лица, которые я видел только на фотографиях. Частица меня, живущая отдельно. Но даже мысль о них не смягчила меня сейчас.

— Это хорошо, — сказал я так же холодно.

— И… — она сделала шаг ближе, понизила голос еще больше. — Я… очень сочувствую тебе… насчет Агнесс. Я знаю, как это тяжело. Когда… когда постоянно боишься. За близких. Здесь. На войне. Если… если я могу чем-то помочь… любой помощью… Скажи.

Она смотрела на меня с искренним, неподдельным сочувствием. Мне почти стало стыдно за свою холодность. Но только почти.

— Благодарю, Ваше Императорское Высочество, — повторил я, не смягчаясь. — Но сейчас… сейчас уже ничем нельзя помочь. Всё, что можно было сделать, уже сделано. Или потеряно.

Лиза кивнула. Ее плечи слегка опустились. Она ничего больше не сказала. Развернулась и медленно, почти сгорбившись, пошла прочь, к оставшейся свите императора.

После уже всё прошло без эксцессов. Раздали всем подарки, Бурденко прикололи орден прямо к нательной рубахе. Вроде все начали стягиваться к машинам кортежа. Я об обещанной аудиенции не вспоминал. Мне от государя-батюшки надо только одно: чтобы он поскорее забыл обо мне, желательно, навсегда. В конце концов я Ли обещал дать императору ответ, если он задаст вопрос.

Но Николай смог меня удивить еще раз. Он что-то сказал свитским, повернулся, и пошел ко мне. Тут, правда, и расстояние было плёвое, метров пять, но всё же.

— У нас осталась еще беседа наедине.

— Да, Ваше Импе…

— Давайте по имени-отчеству, когда мы без свидетелей.

— С удовольствием, Николай Александрович.

Такой привилегии у меня не было. Помнится, в прошлые разы дозволялось обращаться «Государь».

— Вы мне покажете свой кабинет?

— Прошу, — я махнул рукой в нужном направлении, и пошел рядом. — Прикажете подать чаю?

— С удовольствием, — ответил он. — По правде, устал.

Мы сидели у меня в кабинете и пили чай из трофейных чашек, закусывая китайскими печеньками. А что сделаешь — чем богаты, тем и рады. Николая не смущали ни спартанская обстановка, ни крохотные размеры помещения.

— Я хочу вам предложить вернуться в Петербург. Николай Васильевич просит об отставке по состоянию здоровья. Пост министра будет вашим.

— Благодарю, Николай Александрович. Исключительно в интересах дела вынужден отказаться. Моего административного таланта не хватит, чтобы возглавить такое большое ведомство. Согласившись, я вас подведу. Я и с одной больницей еле справляюсь.

— Мне докладывали, что справляетесь хорошо.

— Это мой потолок. В министерстве есть люди, которые справятся с этой задачей гораздо лучше.

— Вы о господине Семашко говорите? — улыбнулся император.

— Да. Николай Васильевич с самого начала его службы отметил выдающиеся способности организатора здравоохранения. Еще будучи простым помощником, он в одиночку разработал программу, равных которым я не видел.

— Интересно. И что же помешало воплотить ее в жизнь? Дайте, я угадаю. Она очень дорогая?

— Денег всегда не хватает.

— Скажите, Евгений Александрович, а что вы думаете об этой войне? — не меняя интонации, спросил царь. — Каким вы видите ее итог?

— Мы должны уйти. Торговать, влиять — да. Но не удерживать. Слишком чужая это земля.

— Благодарю за честность, — поднимаясь, сказал Николай.

— Другого и не замышлял, — поклонился я.

— Проводите меня, — велел император и пошел к двери.

Я стоял посреди двора. Церемония окончена. Визит завершился. Машины выезжали одна за другой. Ко мне подошел Боткин.

— Еще раз примите мои поздравления, Евгений Александрович.

Блин, а орден я так и не снял. Хорошо же я, наверное, смотрюсь с этой красной лентой посередине госпитального двора.

— И вам спасибо. Это ведь