Рулевой. Книга 2. Испытание водой - Август Туманов

Тишина. Река молчала, как рыба. Я продолжил:

— По слову крови, по праву ножа. Имя твоё мне ведомо. Я зову тебя, не в гневе, но в истине. Я зову, чтобы закончить. Выйди.

Прошла секунда — ничего. Другая — плеск. После третьей послышался шорох за спиной. Камыши зашевелились и раздался голос. Я ждал его, но зазвучал он всё равно неожиданно.

— Ты и правда посмел… — Женский. Скрипучий. Не старый — древний. И обиженный. — Призвать меня по имени. Жалкий мальчишка.

Осторожно обернулся. Она стояла в воде. Вся из водорослей, плоти и боли. Глаза — пустые впадины, но я чувствовал, что она видит меня насквозь. До самого детства. Она смотрела не враждебно, но и без симпатии, улыбаясь не ласково тонкими губами.

— Ты шёл по следу, как пёс. Нюхал, копал, вытащил старое имя. Думаешь, это даёт тебе власть?

— Оно даёт мне право, — твёрдо ответил я. — Я знаю, кем ты была. Я видел детей. Я видел твоё логово. И я это закончу.

Кикимора рассмеялась. Смех был как хлюпанье грязи под сапогами. Противный. Долгий.

— Видел? — прошипела она. — Видел?! Ты ничего не понял. Я спасала их. Я кормила Навь. Ты думаешь, их бы кто-то заметил? Родителям они были не нужны. А мир? Хах, мир был глух к их страданиям.

Я встал. Нож твёрдо лежал в правой руке, руны на нём пульсировали. Ритмично. Будто звали вперёд.

— Ты их убивала, — сказал я.

— Нет. Я принимала. Это ты убийца. Ты обрезаешь путь. Ломишься, не понимая последствий.

Я напрягся:— Ты говоришь о «кормёжке Нави». И это выглядит как оправдание?

Она улыбнулась сквозь боль:— Я не говорю «как оправдание». Я говорю «как истина». Ты зовёшь по имени, ты думаешь, это контроль? Это не контроль, а попытка заглушить боль. Ты как шулер, пытающийся манипулировать силой, которую не понимаешь.

Она шагнула ближе. Из-под воды показалось множество тонких ручек. Призрачные водяные младенцы пальцами цеплялись друг за друга, вытягиваясь в большой круг, как ожерелье из утопленных.

— Ты думаешь, они уйдут? Думаешь, ритуал даст им покой? — прошептала Кикимора. — Ты ошибаешься. Они навечно мои. И ты станешь моим.

— Я никому не принадлежу, — ответил я и опустил нож в центр круга.

Когда лезвие коснулось земли, от ножа разошлась рябь. Не по воде или по воздуху. По миру. Всё вокруг сдвинулось, словно кто-то поправил криво висевшую на стене картину. Пространство дёрнулось.

— Ты открыл проход, — довольно прошептала Кикимора. — Теперь слушай.

И я услышал.

Голос ребёнка, зовущий маму. Женщину, плачущую в пустом роддоме. Мужчину, шепчущего: «Нет, он не наш…»

Шёпот. Сотни. Тысячи тихих голосов. Они жужжали в голове, как сотня мух в маленькой комнате. Я схватился за виски и пальцы тут же намокли, то ли от пота, то ли от непонятно откуда взявшейся влаги. Начертанный мной круг завибрировал, вода в нём поднялась вверх и повисла столбом.

От отчаяния я закричал:

— Шелест! Помогай уже, если ты тут!

Ответ не заставил себя ждать. Ленивый сухой голос ехидно ответил:

— Станислав, ну ты как всегда — сначала суёшься, а потом кричишь да зовёшь. Что случилось с подготовкой? С дисциплиной?

— Помогай, потом всё будешь высказывать!

— Ладно, ладно. Держи спину ровно. Сейчас тебе это очень пригодится.

Внутри меня, вдоль позвоночника, от самого копчика снизу вверх к затылку поднималось нечто горячее. И сзади, за моей спиной, кажется встал кто-то ещё. Шелест? Или моя родовая память? Или призрак всех шаманов до меня?

Я вновь взял в руку нож.

— Кука! — крикнул я. — Именем рода, именем всех тех, кого ты поглотила. Вернись обратно! Здесь у тебя нет больше силы! Ты заблудилась! Вернись домой!

Её лицо скривилось.

— Ты ничего не понимаешь! Они приходили сами. Они тянулись ко мне! А ты… ты разрываешь цепь!

Она вдруг взревела и холодная волна ударила меня в грудь. Меня швырнуло на землю. Нож выпал из руки, но я успел схватить его снова.

Вода в круге поднялась и стала обретать форму: головы, руки, глаза, подёрнутые мутной плёнкой. Они смотрели на меня. Просили освобождения.

Я встал, шатаясь.

— Я не спаситель, — сказал громко и твёрдо. — Но отвечаю за то, что нашёл.

Я сжал нож. Он будто запел на древнем языке, на языке боли и памяти. А я шагнул в воду.

Когда шагнул в круг, вода не обожгла меня. Она приняла, потому что ждала меня. Нож в руке дрожал. Кикимора поднялась. Водяная тень, исполинская, с вытянутыми руками и слепыми глазами. Она смотрела в меня и сквозь меня.

— Последний раз предлагаю, — её голос раздался у меня в голове. — Отдай то, что у тебя внутри. Не противься, и тогда я верну тебе всё. Настоящего тебя. И покой.

— Я и так настоящий, — выдохнул я. — Слишком настоящий, чтобы тебе верить.

И тогда я повторил то, что в эти мгновения говорил мне Шелест. Кикимора Кука, дух ночной,Убирайся в Навь домой!Не в подполье, не в тени —Там, где тени всех дней!

Там тебя уж Мара ждёт,В царстве мрака, в вечный холод.Там твой трон костей скрипучих,Средь болот безлунных, жгучих!

Ножом предков прогоняем,В Навь дорогу открываем!Коль назад явишься снова—Станешь прахом у порога!В Навь ушла — так будь там вечно,Сгинь во тьме, уйди навечно!

После этих слов мир треснул. Это было наяву: я увидел, что воздух вокруг дал трещину, как лёд весной. Вода с шипением расступилась. Кикимора дёрнулась, как от удара. Повалил пар. В её лице проявились тысячи лиц — жертв, матерей, детей, унесённых в Навь.

Она протянула ко мне руку. Я занёс нож.

— Вернись туда, откуда пришла, — сказал я. — Сколько бы ты ни кормила тьму, она тебя не насытит.

— Не ты должен говорить это… — прошептала она. — Но ты сказал. Ладно… пусть будет так.

В этот момент на поверхности водной глади появились размытые, полутонкие силуэты. Это были не дети. Это были фрагменты наших страхов: моей матери, потерянной в роддоме, моей собственной уязвимости. В каждой капле, казалось, я вижу отражение самого себя — потерянного, не принявшего, забывшего. Это было тяжелее