Бремя власти III - Иван Ладыгин

И теперь я несся на всех парах к столице, в самое пекло. Каждая минута полета казалась вечностью, а каждая верста — пропастью, в которой гибли люди. Мысли путались, планы рассыпались, как песок сквозь пальцы. Как закрыть портал? Как найти Юсупова и Николая? Как справиться с демонической ордой, имея на руках истощенную армию? Где Рябоволов? Жив ли он? А Анна? Что с ней?

Но больше всего меня беспокоила тишина. Гробовая тишина на границах. Швеция, Польша, Османская Империя… Они должны были ринуться, как стервятники, на ослабленную, истерзанную гражданской войной и демоническим вторжением Россию. Где их флоты? Где их армии? Где дипломатические ноты с «обеспокоенностью»? Эта тишина пугала больше открытой угрозы. Будь я на их месте, я бы уже начал интервенцию. Лучшего момента не найти. Значит… значит, что-то их сдерживает. Или кто-то. Эта мысль не приносила облегчения, лишь добавляла слоя ледяной неизвестности к и без того переполненной чаше.

В трюме, в специально оборудованной антимагической камере, закованный в тяжелые кандалы, подавляющие любую связь с Эфиром, томился Луначарский. Философ-разрушитель. Идеолог ЛИР. Поверженный, но не сломленный. Его холодные глаза за пенсне, его спокойная, рассчитанная жестокость — все это было где-то там, внизу, под ногами. Пока — просто пленник. Проблема на потом. Сейчас его существование казалось незначительной песчинкой на фоне глыбы питерского кошмара.

— Господин Брусилов?

Знакомый женский голос за спиной вырвал меня из водоворота мрачных мыслей. Я не обернулся сразу, давая себе секунду, чтобы натянуть обратно маску спокойствия.

— Капитан Орловская, — кивнул я, наконец повернувшись.

Она стояла по стойке «смирно», безупречная в своем походном мундире из темно-синего бархата — он был слегка потрепан после боев, как и все мы. Платиновые волосы девушки были туго собраны. На ее красивом лице тревога с сомнением невысказанного вопроса. В уголках сапфировых глаз, прищуренных от яркого заката, я уловил тени усталости. На плече охотницы белела свежая повязка — напоминание о ране, полученной от Олега Верейского.

— Докладывайте.

Валерия сделала шаг вперед, нарушая субординацию дистанции. Ее голубые глаза, обычно такие острые и бездонные, смотрели на меня с непривычной… неуверенностью…

— Я не по службе… — сказала она тихо, но четко, чтобы ее услышали только я и, возможно, ближайший рулевой, который тут же сделал вид, что погружен в показания альтиметра. — Я… хотела поговорить. О том… предложении.

Внутри все сжалось. Не сейчас. Ради всех древних богов, не сейчас! Когда город в аду, когда враг у ворот, когда я едва стою на ногах… О «том» предложении? О том, что вырвалось в пылу битвы, на краю гибели, когда адреналин и ярость смешались с чем-то еще? Когда я увидел ее, израненную, но несгибаемую, сжимающую ледяной клинок перед лицом опасности, и понял — вот она. Сталь. Воля. Сила, которой не хватает трону. «Хочешь стать Императрицей?» Идиот. Романтический порыв на поле боя. Глупость, вызванная перегрузкой и близостью смерти.

— Валерия… — начал я, и голос мой прозвучал резче, чем хотелось. — Сейчас не самое подходящее время. У нас…

— Я знаю, — перебила она, не опуская взгляда. — Знаю, что Питер в огне. Знаю, что каждая минута на счету. Знаю, что ты на пределе. Но это… это тоже важно. Для меня. Я сомневаюсь, что это хорошая идея.

Ее слова бились о стену моей усталости и тревоги, как мотыльки о стекло. Я слышал их, но смысл ускользал, тонул в гуле моторов.

— Пойдем, — сказал я резко, махнув рукой в сторону двери, ведущей в каютную зону. — Здесь не место для таких разговоров.

И она безропотно последовала за мной. Мы прошли по узкому, вибрирующему от работы двигателей коридору, мимо салютовавших гвардейцев, мимо штабных офицеров с озабоченными лицами. Аура напряжения висела в воздухе гуще дыма. Все знали, куда мы летим.

Моя каюта была относительно просторной, но аскетичной: койка, шкаф, стол с картами, заваленный донесениями, и два кожаных кресла у иллюминатора. Я захлопнул дверь и мгновенно провел рукой по косяку, вплетая в древесину и металл сложную паутину заклятий. «Тишина» — чтобы ни звука не просочилось наружу. «Непроницаемость» — чтобы ни один посторонний взгляд, даже магический, не проник внутрь. Полог из сияющих рун опустился на дверь, запечатывая нас.

С облегчением я сорвал с себя Маску Брусилова. Это был сброс иллюзии, энергетического капюшона, сковывавшего мою истинную суть. Рыжие волосы Николая упали на лоб. Янтарные глаза, лишенные пока своего внутреннего огня из-за истощения, встретились с ледяной синевой Орловской. Я почувствовал, как пошатнулся, и схватился за спинку кресла. Тело дрожало.

Девушка замерла. Ее глаза расширились, пробежав по моему лицу — по настоящему лицу измученного, бледного императора, скрывавшемуся под личиной бравого генерала. Усталость сделала меня резким, почти грубым.

— Видишь? — хрипло произнес я, глядя ей прямо в глаза. — Вот он, твой потенциальный муж. Николай Третий. Избалованный принц, жестокий правитель. А это. — Я ткнул пальцем себе в грудь. — Готова ли ты видеть это лицо каждый день за завтраком, Валерия? Зная, что за ним скрывается Соломон Козлов? Зная, что тот парень — лишь сосуд, временное пристанище? Что Императрицей ты будешь при мне, а не при нем?

Она не ответила. Медленно, как во сне, подошла к свободному креслу и опустилась в него, не сводя с меня пристального взгляда. Ее пальцы сжали подлокотники.

— Это все… слишком быстро, Соломон, — начала она, — Слишком непонятно. Слишком… чудовищно. Ты спрашиваешь, готова ли я? Я не знаю. Я… — Она замолчала, ища нужные слова. — Мне тяжело далось принятие того, что я могу… чувствовать что-то к охотнику. К бойцу. К человеку, который рискует так же, как и я, который пачкает руки в той же грязи и крови. К Соломону Козлову. Но полюбить Императора? Взойти на трон? Стать символом? Жить в этой… позолоченной клетке интриг, церемоний и лжи? — Она покачала головой, и в ее глазах читалась настоящая боль. — Это другая вселенная, Соломон. Другая война. И ноша… — Она сделала паузу. — Ноша, под которой я могу сломаться. Я солдат. Моя стихия — бой, приказ, ясность фронта. Не дворец.

Валерия говорила. Говорила разумно, искренне, выкладывая свои страхи и сомнения. Аргументы сыпались, как карточный домик: разность миров, неготовность, страх перед дворцовыми условностями, боязнь не справиться, несоответствие… Слова долетали до меня, но