Бремя власти III - Иван Ладыгин

В голове крутились кадры: горящие улицы Петербурга, кричащие люди, рогатые тени на стенах, лицо Юсупова с его мертвенными карими глазами, безжизненное тело Рябоволова под окном Зимнего… И Николай! Что с ним делают? Зачем он Юсупову? Жив ли Рябоволов? Как быстро закрыть портал? Почему молчат соседи? Как распределить силы? Где взять энергию? Тело Николая — хрупкий сосуд, он не выдержит еще одного серьезного боя… Нужен был план. Нужно было решение. И причем уже сейчас!

Мои глаза, должно быть, остекленели, уставившись куда-то сквозь нее, в кошмарные видения будущего. Я машинально кивал, но не слышал. Пока не заметил, как она замолчала. Резко. И как ее взгляд изменился. Из сомневающегося, уязвленного он стал… острым. Колючим. Узнаваемым. Таким же, каким был взгляд Анны в той злополучной ложе оперы, когда я перестал слушать ее благодарность за спасение в Крыму. Когда я был поглощен подслушиванием злобных шепотов зала.

Орловская вскочила с кресла, как ужаленная. Ее лицо застыло в маске ледяного презрения.

— Ты даже не слушаешь! — ее голос, обычно такой ровный, дрогнул от гнева и обиды. — Ты не относишься ко мне серьезно! Ты не можешь, не хочешь, не способен погрузиться с головой в этот… в этот фарс о любви и коронах, когда за иллюминатором — ад! Когда судьба России висит на волоске! Ты сделал это предложение там, на руинах, в пылу битвы, на краю гибели! Думая, что мы оба погибнем! Это был жест отчаяния, Николай, а не любви! — Она резко махнула рукой в сторону двери. — Снимай свое заклятие! Дай мне уйти. Вернемся к этому разговору… если вообще вернемся… когда все закончится. Если ты захочешь. И если я… — она запнулась, глотая ком в горле, — если я пойму, что хочу этого. А пока… пока мне нравится быть охотницей больше, чем потенциальной императрицей. Гораздо больше.

Она резко развернулась к двери, ее плечи были напряжены, спина прямая, как шпага. Но прежде чем она полностью отвернулась, я успел заметить. На ресницах. Мельчайшие, почти невидимые капельки влаги, предательски блеснувшие в тусклом свете каюты. При этом ее профиль оставался безупречно спокойным, сильным. И в этот миг до меня дошло. До самого нутра. Она была не просто обижена или разочарована. Она была так же напряжена, как и я. Так же разорвана между долгом и нахлынувшими чувствами. Она так же отчаянно пеклась о судьбе страны. И эта гнетущая тень любви, внезапно навалившаяся поверх всего, не приносила ей радости. Она пугала. Сбивала с толку. Отвлекала от главного — от боя, от миссии, от выживания.

Что-то внутри меня щелкнуло. Что-то глубинное, животное, уставшее от бесконечного напряжения, от необходимости быть камнем, стратегом, императором, солдатом. Уставшее от пустоты в Источнике и хаоса в мыслях. Мне вдруг отчаянно захотелось… ясности. Простоты. Физического контакта, который снимет этот удушающий ком тревоги и вернет ощущение реальности, жизни, силы. Хотя бы на мгновение.

Я не думал. Действовал на импульсе. Резко шагнул вперед, перекрывая ей путь к двери. Моя рука стремительно сомкнулась вокруг ее запястья — не грубо, но твердо, без возможности вырваться. Она вздрогнула, обернулась, глаза вспыхнули яростью и недоумением.

— Николай! Что ты… — она начала, но я уже тянул ее к себе. Одним мощным движением. Вторая моя рука не задумываясь обвила ее талию и опустилась ниже, крепко, почти грубо сжав упругую плоть ягодицы через грубую ткань мундира.

— А-а-ах! — вырвалось у нее больше от неожиданности, чем от боли. Ее тело на мгновение обмякло в моих руках, затем напряглось как струна. Она запрокинула голову, и ее взгляд, полный возмущения, гнева и… чего-то еще, горячего и запретного, вонзился в меня. — Отпусти! Это… Император никогда бы так не поступил! — выдохнула она, пытаясь вырваться, но моя хватка была стальной. Источник был пуст, но чистая физическая сила, накачанная в теле Николая бесконечными тренировками, давала о себе знать.

Моя улыбка была оскалом, лишенным прежней усталости, полным вызова и темной иронии.

— А как же Соломон Козлов, Валерия? — прошипел я, притягивая ее еще ближе, так что наши тела соприкоснулись. Я чувствовал тепло ее кожи сквозь ткань, слышал ее учащенное дыхание. — Помнишь, как ты распускала обо мне грязные слухи в Ордене? Что я домогаюсь до тебя? Что вымогаю секс за место в ордене? — Моя свободная рука скользнула вниз по ее бедру, ощущая женственную мускулатуру под мундиром. — Частично — да, это была попытка уколоть побольнее. Но по правде… — Я наклонился к ее уху, почувствовав, как она вздрогнула. — По правде, твои выдумки были не просто местью. Они были… фантазией. Твоей фантазией, Валерия. Ты сама нарисовала этот образ наглого, грубого охотника, который хочет тебя. Потому что где-то в глубине… ты «хотела», чтобы он существовал. Чтобы он так к тебе относился. Так жаждал тебя.

Она ахнула, и на ее щеках вспыхнул яркий румянец. Ее глаза загорелись чистейшим голубым пламенем.

— Ты… мерзкий бес! — прошипела она. И затем, со всей силой, на которую была способна, отвесила мне звонкую пощечину.

— Хлоп!

Удар пришелся в щеку, заставив голову дернуться в сторону. Это было больно. Но… отрезвляюще. Как ледяной душ. Я отпустил ее запястье и убрал руку с ее бедра. Отступил на шаг. Взглянул на нее, потирая онемевшую щеку. Усталость внезапно отступила, уступив место странной, почти хищной ясности. Недолго думая, я принял облик Соломона Козлова, желая окончательно ее добить.

— Ну что ж, — сказал я спокойно, глядя в ее пылающие глаза. — Если это не так… если я ошибся… то дверь открыта. Можешь идти, капитан Орловская. Приказ об отмене заклятия отдам мысленно. Просто поверни ручку.

Девушка стояла, как вкопанная. Она часто и прерывисто дышала, сжимая и разжимая кулаки. Ее грудь вздымалась. Румянец стал ярче. А взгляд… этот взгляд был адской смесью гнева, оскорбленной гордости, замешательства и того самого, запретного, неистового желания, которое я угадал. Оно прожигало меня насквозь. Длилось это мгновение. Одно напряженное, гудящее тишиной, мгновение.

И затем она набросилась на меня. Она вцепилась, как хищница. Ее руки обвили мою шею, пальцы впились в волосы. Ее губы — горячие, влажные, безжалостные — нашли мои. Поцелуй оказался нападением. Захватом. Утверждением. В нем была вся ее накопленная злость, все сомнения, вся страсть,